Он открыл шкатулку орехового дерева, в которой она хранила иностранные монеты. Внутри шкатулка была разделена на двенадцать квадратных секций, выложенных лиловым бархатом. Грэм уставился на неистраченную металлическую валюту. Лира означала Бенни, или того типа, или — никуда не денешься — его самого и их пять дней в Венеции, когда они поженились. Центы и один серебряный доллар означали Лаймена. Франки означали Фила или эту жопу с джипом — Джеда или как он себя там называл. Марки означали… а, хватит! Ну а это, подумал Грэм, вынимая большую серебряную монету, а это что? Он прочел по ее краю: «R. IMP. HU. ВО. REG. М. THERESIA. DG.». А потом на другой стороне: «ARCHID. AUSTR. DUX. BURG. CO. TY. 1780 X.». И улыбнулся про себя. Крона Марии-Терезии. По крайней мере тут — ничего.
Он сыграл в ту же игру с ее сплетенной из прутьев корзинкой, полной книжечками спичек. Она не курила, но коллекционировала эти спички из ресторанов, отелей, клубов — повсюду, где они предлагались бесплатно. Единственная трудность, с которой он столкнулся, роясь среди памяток о беззаботных коктейлях и пьяных ужинах, о дюжинах и дюжинах безгрэмных встреч, заключалась в практической невозможности определить, действительно ли Энн бывала в тех заведениях, бесплатную рекламу которых он теперь перебирал. Друзья знали о ее любви к коллекционированию и высматривали особенно броские или загадочные книжечки для прибавления к ее коллекции. Грэм даже сам поощрял эти их подношения. Так на что он мог опереться? А ревновать, если к тому нет точного повода, бессмысленно — во всяком случае, так считал Грэм.
Раздраженный такой неуверенностью, он отошел к полкам Энн и начал искать книги, которые она вряд ли купила для себя сама. Несколько таких он раньше уже опознал как подарки от прежних ее спутников. Их он вытащил скорее в повторение пройденного и перечел надписи: «Моей…», «С любовью от…», «С большой любовью от…», «С любовью и поцелуями от…», «Чмок-чмок-чмок от…» Какие тупые пошляки, подумал Грэм, почему бы им не обзавестись печатными наклейками, если ничего другого они сказать не собирались. Затем он вытащил принадлежащий Энн экземпляр «Горменгаста». «Моей белочке, которая всегда помнит, где хранятся орешки». Чертов Джед — да, его звали Джед, как подтверждала подпись такого сверхобразованного орангутанга. Жопа с джипом. От него только этого и можно было ждать. Уж конечно, он подарил ей «Горменгаста». Ну, хотя бы закладка свидетельствовала, что дальше тридцатой страницы она не продвинулась. И правильно. «Горменгаст» — презрительно повторил он про себя — и Джед. Что как-то сказала про него Энн? «Коротенькая терапевтическая связь». Терапевтическая? Ну, пожалуй, это он понимает. И «коротенькая» — этим он был доволен, и не только по очевидной причине. Он не хотел бы, чтобы дом сверх всего захламляли собрания сочинений Толкина и Ричарда Адамса.
Грэм затеял игру с самим собой, базирующуюся на «Раздень Джека донага». От него требовалось находить на полках Энн книги, ей подаренные. Если он не найдет ни одной такой с четырех попыток, он проиграл. Если найдет с четвертой попытки, получает еще раунд; если найдет всего с двух попыток, то, сэкономив две попытки, в следующем получает их шесть.
С небольшими жульничествами он продолжал играть минут двадцать, хотя к этому времени увлечение охотой все меньше и меньше маскировало мрачность победы. Сидя на полу, он поглядел на груду книг, знаменовавших его выигрыши, и почувствовал, как на него начинает наползать удручающая тоска. Сверху лежал «Конец любовной связи». «Не думай обо мне с гневом. Это было чудесно. Со временем ты тоже это поймешь. Это было почти даже слишком хорошо. М.». Ха! Майкл. Именно такую муть он и мог написать. ПОЧТИ ДАЖЕ СЛИШКОМ ХОРОШО. На самом же деле он, конечно, подразумевал: «Почему ты не вела себя скверно, чтобы я мог бросить тебя без ощущения вины?» Майкл — красивый, спортивного типа с — как заверила его Энн — обаятельной манерой встряхивать головой и робко помаргивать, глядя на тебя. Вот как Энн описала его. Для Грэма он стал «психом с тиком».
Он ощутил прилив грусти. Он ощутил прилив несфокусированной агрессивности и он ощутил жалость к себе, но в основном он ощутил только грусть в чистом виде. Быть может, настал момент испробовать одну из панацей Джека. Не то чтобы он побывал у Джека в поисках панацеи; вовсе нет. Но это же совсем безобидный способ. То есть безобидный на его взгляд. А Энн вернется не раньше, чем через полтора часа.