Здесь все, как будто рехнулись, вконец рехнулись.А, впрочем, скопленье масс в одном месте – диво.О, сколько тогда остается безлюдных улиц,где снег кружится и падает так красиво.
Я с неких пор никакого не чту Бродвеяс его пустозвонством и культом плеча и паха,и мы здесь с Санкт-Петербургом, как два еврея,что жмутся в тень от врожденного чувства страха.
Люблю я Питер! Здесь воздух приносит море,и небо ближе, и дым пирожковых гуще,и можно жить, пока виги дерутся с тори,а в Смольном бродит по залам последний дуче.
Ликует демос – навалом духовной пищи.Искусства нынче доступней хурмы на рынке,лишь та, которая спорила с Беатриче,теперь бессильнее и призрачнее Сиринги.
Для Музы нет тошнотворней, чем глас народа.Как часто всуе подарка не замечаешь:гуляй, Батяйкин, пока победит Свобода,а то разбредется стадо – не погуляешь.
Аншлагов ждать поздновато, и знак вопроса«быть или не быть» проморгали твои подмостки.Но ночи и впрямь светлее, хотя и дозаснотворного та же и выпита по-московски.
«О, море, что наполнено тоской!..»
О, море, что наполнено тоской!Ни нежных писем, ни звонков в передней:шуршание в квартире, как в пустойракушке. Но, в отличье от последней,
в ней обитатель есть. И вольный дух,не по своей сюда попавший воле,не хочет жить, как потерявший слух,и бесноваться, и учиться в школе
покорности. Увы, здесь вьется нитьАрахны, что сама с собой скандаля,обречена бессрочно колотитьпо клавишам железного рояля.
Есть в мире дом. У дома нет друзей.Им не до альтруизма посещений.Он может ждать забывчивых гостейдо смерти. До посмертных посвящений.
Ни Митридат, по капле пьющий яд,ни переживший глухоту Иосиф,что свой теперь возделывает сад,не ободрят, открытку в ящик бросив.
Козлиный рай по-своему воспет.С морским песком их разделяет бездна.Киприд волнует завтрашний обед.А красота скучна и неполезна.
Пусть перламутр пылится на землеи никого не зачарует звукомморских сирен. Здесь некому во мглек поющей створке прикоснуться ухом.
«Веселый луч скользнул по волосам…»
Веселый луч скользнул по волосами возвестил, что наступило утро.Еще себя не вспомнив, небесамя улыбнулся, радуясь тому, кто
его послал. Безумное жильеисполнилось сиянием и верой,как будто здесь и не было ее —несбывшейся моей мечты. Из серой
неласковой компании душарванулась в вечный свет невероятный,из слез и прозябания спеша,хоть жизнь еще корячилась, в обратный
непозабытый путь. И для лица,которому грозила одичалость,снискала откровение Творца,что сердце наконец-то достучалось
в его врата. Теперь я не один,хоть вечер наступил и солнце село,и облака плывут потоком льдин.Желание отделаться от тела
и оказаться только бы не здесь,увы, несвоевременно. На годыеще моя рассчитана «болезнь»,покуда я достигну той свободы,
когда (смогу ль себя переменить?)я окажусь в неведомом, где нашажизнь не важней, чем воробьиный «фьюить»,и не довлеют ни вода, ни чаша.
«Тигрица с крыльями, любительница сладкой…»
Тигрица с крыльями, любительница сладкойбогемной жизни, мы с тобой опятьвдвоем. На кухне ночь. Украдкоймы встретились. Не спать
приятно, а вознагражденьене обойдет лунатиков, и вот:мне общество – тебе вареньедосталось. «Пчеловод»
давно б нас придавил. Но соглядатайтебя не замечает. Стало быть,еще не обобщил. Внучатыйплемянник Феликса, умерив прыть,
уходит восвояси. Видишь,хотя они следят за мной, покадля них общенье наше, как на идишспектакль. Чека
не признает богинь. Крылатыхволнует преимущественно, какбы не утонуть в амброзии. Была тыуже однажды в банке. Шаг
трудно предсказуемый. Не вынувтебя оттуда, я до сей порыбумажные мячи в корзинушвырял бы в одиночестве. Пиры
ночные не закатывал. Над слогомне засыпал, не охмурял твой слухпризнаньями в любви и смогомнемыслимого мата. В двух
ведомствах, как кандидат на нары,не числился, не привыкал пастина склонах облаков отарыобратных словарей. Прости,