Представляю, как через много лет мы устраиваем настоящую свадьбу, о которой для меня мечтает моя мама. Наверняка, у нас уже будут дети, которые поведут меня к стоящему впереди Давиду или понесут длиннющий шлейф моего платья или фаты. Улыбаюсь своим мыслям, когда представляю, каким красивым будет Давид в костюме, скорее всего он отпустит бороду и будет походить на Чарли Хэннэма.
— Готова? — спрашивает Давид и выдергивает меня из моих мыслей. Киваю ему и улыбаюсь.
41
Мы с Давидом переглядываемся, когда никто не произносит ни слова. Давящая тишина затягивается, пока Богдан не выдыхает и не поднимается. Кажется, наша новость лишила дара речи даже самого болтливого брата в этой семье.
— Вы собираетесь пожениться? — спрашивает Богдан и прищуривается. Смотрит по очереди сначала на меня, потом на Давида. — Че-е-ерт. — протягивает он и снова садится. Откидывается на спинку стула и материться. Я не удивлена, потому что Богдан постоянно это делает. — Ты беременна. — он смотрит на меня, но я не понимаю вопрос это или утверждение. Вздрагиваю, когда слышу смешок Давида.
— Конечно, нет — говорит Давид и стучит себя по лбу.
— Нет? — искренне удивляется Богдан. Никита молчит.
— Нет — подтверждает Давид — С чего ты вообще взял, что это так?
— Просто я не вижу никаких других причин, чтобы жениться в двадцать два, Дав! — недоумевает Богдан — Ей восемнадцать! — он снова соскакивает и указывает на меня. Вообще-то мне почти девятнадцать. — Ты ни в себе, её папаша скинет тебя с одной из своих новостроек.
— Хватит — поднимается Давид, но я не чувствую, что они готовы подраться — Мы пришли не для того, чтобы спрашивать твоё мнение. Мы захотели поделиться и надеялись на вашу поддержку. — Давид выдыхает через нос и это значит, что сейчас он будет действовать импульсивно. Например, наклониться и схватит меня за руку, чтобы потащить прочь из дома. Так он и поступает, но мы не успеваем пройти, потому что Никита соскакивает и становится на нашем пути.
— Да, погоди ты! — говорит Никита. Он шокирован нашим заявлением, как и Богдан, который по-прежнему, настаивает на том, что мы торопимся. Но кого волнует мнение Богдана и остальных.
Мы долго думаем, стоит ли посвящать в это Артема и Аню и в конце концов решаемся им рассказать. Реакция этих двоих кажется мне странной, они выглядят так, словно ожидали от нас чего-то подобного и мы с Давидом смеёмся, когда один из них предполагает то же, что и Богдан.
Я проживаю самый трепетный и волнительный месяц в жизни, перед регистрацией нашего брака. По ощущениям, наши отношения будто перешли на новый уровень. Мы с Давидом становимся ещё ближе, и, кажется, способны понимать друг друга без слов.
Меня бросает в дрожь от предвкушения и волнения. Моё настроение не может испортить ничего. Даже разговор с Аней, когда они устраивают какой-то семейный ужин, на который приглашают нас с Давидом.
Аня пытается понять, до конца ли я осознаю, что собираюсь сделать. Напоминает мне о том, что я ещё очень молода и Давид молод. Я не трачу энергию на то, чтобы убедить её в том, почему так уверена в своём решении. Пусть каждый из нас останется со своими мыслями, и при своём мнении. Никто не может знать и не может чувствовать нас. У каждого своя правда и смысл здесь ведь не в том, что мы молоды или стары, разве есть в жизни тот самый возраст? Смысл лишь в том, чтобы встретить своего человека и прожить счастливую жизнь.
В те дни, когда я навещаю родителей, мне приходится залеплять тату на пальце пластырем. Я не хочу пока привлекать излишнее внимание своих родителей. Хотя папа выглядит странным в последнее время. Я искреннее удивляюсь, когда они с мамой неожиданно приезжают к нам с Давидом на ужин. Папа не ведёт себя пренебрежительно с моим парнем и даже упоминает о том, что ходил посмотреть на мои картины. Он хвалит меня и я нахожу это странным. Неприятное послевкусие остаётся во мне после их ухода и преследует еще несколько дней. Волной, поднимаясь вверх по телу.
Утро кажется мне необычно прохладным. Я ожидаю такси, пока ветер нещадно треплет мои волосы и края пальто, а неприятное ощущение усиливается с каждой минутой. Мне не становится спокойнее и после того, как я сажусь в машину, чтобы отправиться в ЗАГС и отдать наши с Давидом паспорта.
До нашего дня остается совсем мало времени. Мы уже купили обручальные кольца, и пусть наша регистрация не будет торжественной, мы подготовили праздничные наряды.
Я делаю вдох и чувствую, как сдавливает грудь, нет, это не приятная дрожь и не волнительное предвкушение. Моё сердце падает вниз и больше не поднимается, когда останавливается машина, и я вижу причину внезапной остановки.
Машина моего папы перегородила нам выезд со двора. За рулем его водитель, а он на пассажирском сидении. Я подаюсь вперед, и наши глаза сталкиваются. В них я вижу решимость и стискиваю зубы от досады, когда он выходить из машины и силой закрывает свою дверь.
Позади нас уже образовалась очередь и каждый сигналит, подгоняя нас, слышу, как недовольные водители что-то кричать в открытые окна. Но моему папе на это наплевать. Каждый его шаг словно отдаётся в моей голове, когда я понимаю, что он обо всём знает.
Он ничего не говорит, когда бросает водителю пятитысячную купюру, довольно щедро с его стороны, учитывая, что поездка стоит не больше ста восьмидесяти. Он так же ничего не говорит, когда вытаскивает меня из машины, сильно сжимая моё запястье.
Папа останавливается у своей машины, когда открывает заднюю дверь, но не спешит запихивать меня. Выдергивает сумочку у меня из рук, а потом обыскивает меня в поисках телефона. Я плачу, от отчаяния, потому что ничего не могу сделать. Наши паспорта теперь во внутреннем кармане его пальто, там же, где мой телефон.
Я не помню, как оказываюсь в аэропорту, а сейчас мы уже в какой-то небольшой комнате, где стоит чемодан, а на диване сидит мама. Она не смотрит на меня, когда папа усаживает меня за стол, а сам садится напротив.
Бросает передо мной конверт. И спокойно ждет, когда я его открою. Но я этого не делаю. Смотрю на папу и не узнаю его. Удивляюсь его сдержанности. Разве он не должен был прямо сейчас кричать на меня и швырять вещи?
Вижу как его глаза, точно как мои становятся темными, а морщинки вокруг них глубокими. Он сердит, его густые брови сдвинуты вместе и низко опущены, а брови сомкнуты в тонкую линию. Не дождавшись меня он протягивает руки, вскрывает конверт и кладет содержимое передо мной, но я успеваю заметить, как от сдерживаемой ярости трясутся его руки.
— Что это? — спрашиваю я, бросая взгляд на бумаги передо мной.
— А ты прочти! — спокойно отвечает он.
Я усмехаюсь — Это немецкий. — я смеюсь, но мне не смешно. Я едва сдерживаю слезы.
— Я тебе расскажу. — говорит он и разворачивает бумаги — Это документы о твоем зачислении в Университет искусств в Берлине — он смотрит на меня и молчит какое-то время — О, нет, не спеши благодарить. Это всё ради тебя. — говорит он. Я выдыхаю, как будто сдаюсь и кладу руки на стол. Смотрю на папу и жду, что он победно улыбнется, но этого не происходит. Он просто смотрит на меня. — Я видел твои картины, Кристина. Ты прекрасно рисуешь, это правда. — говорит он, но почему то сейчас мне совсем не нужна его похвала, она неприятным грузом падает мне на плечи. У меня давит в груди, я больше не сдерживаю свои слёзы. — А это — он кладет передо мной мой паспорт и посадочный талон — А это билеты. Ты отправишься туда сегодня с мамой, а я присоединюсь к вам позже, когда разберусь с твоим бывшим парнем. Я был слеп, когда не видел насколько ты талантлива, а теперь готов сделать всё, чтобы воплотить твою мечту в реальность — говорит он. Что, правда? Я всхлипываю. Интересно как ему удалось без моего ведома провернуть все эти дела с визами и как давно он обо всем знает?
— Я не поеду — качаю головой я. — Я не поеду! — кричу я. Почему мне кажется, что ему все равно на то, как я рисую и какие у меня мечты. Цель всего этого не дать мне быть с Давидом.