Я понял, что с харчем и бытом у них тут хреново. Отвели нас в казарму. Дневальный, стоящ ий у тумбочки, отдал нам честь. Очень странно. Мы ведь с Томашем оба в костюмах. Как-никак в ансамбль шли служить! Кроме того, однокурсник мой был с хорошего бодуна и до сих пор не оклемался. Подошел к нам лейтенант, на вид моложе нас, и говорит:
— Счас рота с пробежки вернется, и я вас размещу, а утром переоденетесь.
Никогда не забуду, как возвращалась эта рота с пробежки. Дверь в казарму была узкая. С жуткой скоростью по одном у влетали в эту дверь новобранцы и механически отдавали честь тумбочке (мы с офицером стояли за колонной, а дневальный куда-то отошел). Солдатики все потные, запыхавшиеся, на одно лицо, каждый, как робот, отдает честь тумбочке и — бегом в казарму. Когда мимо нас пробежало человек семьдесят, я услышал за спиной какие-то странные звуки. Поворачиваюсь. И что же я вижу? Стоит мой Томаш, лицо бело-зеленого цвета, руки трясутся, глаза на выкате, язык на подбородке, а задом он раскачивает с такой скоростью, как будто крутит хулахуп. Картина Босха.
Или еще кого-нибудь. Одним словом, «Ужасы нашего городка». В довершение всего у Томаша подкашиваются ноги, и он со всей силой наворачивается на цементный пол. Ну, думаю, гад, косит по всем законам эпилепсии.
Гениально косит! Но что самое гнусное — косит в одиночку. Предатель. Я к нему наклонился и шепчу на ухо: «А как же я? Ты, клоун?!» И тут он начал меня душить, и душить по-настоящему. Только тогда до меня дошло, что я несколько переоценил талант однокурсника и что дело серьезное. Лейтенант оттащил Томаша от меня, куда-то позвонил.
Прибежали два санитара с носилками. Томаш к тому времени устаканился. Застыл в какой-то скрюченной позе и стал похож на полярника, много лет пролежавшего в вечной мерзлоте и обнаруженного челюскинцами…
Причину этого странного припадка позже объяснил врач. Неделю пить горькую, весь день ничего не есть, два часа трястись в темном автобусе и вместо ансамбля Кунаева оказаться в казарме, где мимо тебя пронеслось семьдесят человек, отдающих честь тумбочке, — вот тебе и вся причина поехавшей крыши…
Унесли Томаша — надежду и опору мою на ближайшие полтора года.
Остался я один. Подходит ко мне доброжелательный такой дядька — старшина, пожал руку и говорит:
— Побудь последнюю ночь гражданским. Сам найди себе койку. Рота еще формируется, перекантуйся одну ночь.
Вхожу в казарму. Горит тусклая синяя лампочка. Почти ничего не видно, но слышно, что рота уже дрыхнет — сопит, храпит и бредит во сне.
А один несчастный бормочет довольно громко:
— Наташа, не надо! Наташа, не надо!
Что же такого, думаю, должна была проделать с парнем Наташа, что он и во сне просит: «Не надо!».
Пробираюсь между нарами. На некоторых сдвоенных кроватях спят и по три человека. Постельное белье не у всех. Кое-кто просто на матрасе и с одеяльцем поверх. Где же мне пристроиться? Тут вижу я в полутьме, в самом торце казармы, особняком стоящую кровать. Делаю шаг и спотыкаюсь. Оказывается, кровать стоит на небольшом возвышении, вроде как на помосте. Я тихонько раздеваюсь, вещи аккуратненько, по-домашнему кладу на табурет и буравчиком ввинчиваюсь под одеяло. Хорошо-то как, Господи! Может, последнюю ночь сплю по-человечески. Подушка — пуховая, простыня — накрахмаленная, спокойной ночи, Юрик! И вдруг — вспышка света. Зажглись все лампы. Стоит старшина, держит в руках мои шмотки и орет:
— Куда же ты, падло, на кровать героя улегся?!
Я ничего не понимаю, начинаю вертеть башкой. Вижу только перепуганные лица проснувшихся солдат. Тогда старшина уточняет:
— Поверни свое хлебало назад!
Поворачиваю голову и вижу: рядом с кроватью стоит свежепокрашенный бюст, а под ним табличка. Читаю: «Герой Советского Союза В. Николаев — навечно зачислен в список роты».
Так за первый день службы я успел потерять своего будущего однополчанина и осквернить ложе героя…
Служили два товарища
Наутро мне выдали форму х/б и совершили постриг в солдаты. В прямом смысле слова. То есть подстригли меня следующим образом: одну половину головы обрили наголо, а другую оставили нетронутой.
Волосы у меня в ту пору были до плеч. Получился персонаж из фильма ужасов про индейцев. Стриг меня дембель механической машинкой и приговаривал нежно:
— Вот какой у нас красивый артист, никогда такого красивого не видел…
Сижу пришиваю красные погоны к форме, входит Томаш. Меня не видит. Настроение у него вроде приличное, пришел в себя. И тут он заметил меня. Сразу сбледнул с лица, слегка закачался. Ну, думаю, начинается рецидив «косяка». Подхватываю его, говорю: