— Прости их, они не специально, просто… не стоит впредь так горячиться.
— Дай мне день, — отдышавшись, хрипит Александр. — В лагере осталась Зоя. Мне нужно вернуться, хотя бы объясниться.
— Зоя? — Дарклинг щёлкает языком, усмехнувшись. С неё невидимыми ошмётками сползает всякий намёк на мягкость. — Интрижки — последнее, что тебя должно сейчас волновать. За тобой охотится весь мир. Дрюскели, оставшиеся на поле, прямое тому доказательство, а ты пока не можешь даже луч призвать без чужой отмашки.
Он багровеет, сжимая пальцы добела. Окружающие их гриши, переглянувшись, ухмыляются. «Неудивительно, ты кинул вызов самой Дарклинг, а она втоптала в грязь твоё самолюбие».
— Зоя — моя семья, а ты — не мой генерал, я не подчиняюсь твоим приказам, — Александр, поднявшись, неосознанно срезает пространство между собой и ней в мгновение ока, словно задним умом рассчитывая на то, что превосходства в росте хватит, чтобы её переубедить. Мысли о Зое, брошенной в одиночку, не дают ему покоя, и хотя она не из слабых, любого заткнет за пояс, сердце сжимается до боли. По привычке.
— Ты, кажется, до сих пор не осознаешь, кем являешься? — она расслабляется, вкрадчиво заглядывая ему в глаза. — Ты — гриш, теперь ты под моим прямым командованием и ты будешь подчиняться моим приказам. А теперь — за мной, Морозов.
×××
— Ты пялишься, Дарклинг, — прислонившись к зашторенному окну кареты, Александр ловит её на горячем. Кожей чувствует вспарывающий, пронизывающий взгляд миндалевидных глаз. Открыв свои, видит, что Старкова остаётся беспечной. Крупиц той растерянности, малой, но показанной в его присутствие, как не бывало. Собранная, сдержанная.
— Дарклинг это титул, зови меня Алина.
— Хорошо, ты пялишься, Алина.
Кого она видит? Картографа-неудачника, оказавшегося по какому-то дурному стечению обстоятельств живой легендой?
— Привыкай, ты ещё не раз окажешься в центре внимания, — просто пожимает плечами. — Такова уж участь всех Святых.
— Святых? — он напрягается, яростно растирая глаза, чтобы прогнать сонливость.
Она слабо улыбается.
— Тебе уже успели прозвать Санкт-Александром. Защитник людей. Заклинатель солнца. Ты их надежда.
— И твоё решение проблемы?
Приоткрыв рот, Алина дёргается, но всё же потом говорит:
— Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд. Но, да, ты моё решение. Каньон…
— Каньон отнял у меня всё, — взвинчивается Морозов.
Похоже, её обычно не перебивают, потому что она замолкает, возмущённо вскинув голову, но выслушивает, а не давит обстоятельствами и титулом.
— Дополнительный стимул покончить с ним, — хладнокровно отзывается Алина. — Пойми ты уже, ты — гриш. Свет такая же часть тебя, как руки или сердце… — её что-то злит, что-то назойливое, скрытое ото всех. — Всех отказников учат нас ненавидеть?
— Всех гришей учат задирать повыше нос?
Алина смеётся.
Позднее, когда такое повторяется, Александр пытается дать точное описание её смеху, но наталкивается на одну и ту же мысль, со временем укрепляющуюся внутри, — сидя в лесу, ещё до встречи с ней, под льющимся тёплым каскадом солнечного света, он ощущал то же самое, когда она улыбалась.
Комментарий к про генералов и заклинателей, попеременно теряющих внимание
Визуал: https://vm.tiktok.com/ZSdLqas6U/
========== про обоюдное проклятие и жестоких богов ==========
Комментарий к про обоюдное проклятие и жестоких богов
AU, где Дарклинг - Кощей, Алина - Морана.
Идея: https://twitter.com/rokfel_ka94/status/1477928754190106624?t=NmyEx3BvwirRyxIsNND8zQ&s=19
В Нави{?}[загробный мир] Алина по существу гостья, которую хотят поскорее выпроводить, поэтому она часто сюда наведывается, чтобы позлить всех темнейших тварей своим присутствием. Царя тварей довести до бешенства. Это сродни принятию пищи у смертных — ритуал неприхотливый, но да чего необходимый. Желанный.
Тени, путешествующие по гулкому мрамору зала, всякая нечисть да армия недавно созданных чудищ расступаются, шипя, сыпля проклятиями, и почти отшатываются, как от юродивой. Сверкают своими глазищами, распахивают рты, полные острых зубьев. Ручные псы. Дети мрака, боли и отчаяния. Волькр она помнит, сама становилась их добычей и не раз, но эти существа — иные. Их тела не имеют определенной формы, даже плоти, они слепы, колышатся чернотой, как лохмотья на ветру, образуя стену злобы за спиной Хозяина, Создателя и Отца.
Издающие смертоносный стрёкот. Раздражающе вечный.
— Они хоть на минуту умолкают?
Алина, переплетая потоки воздуха умелыми пальцами, запускает лёд, покрывающий пол под ногами наподобие морозного шлейфа. Вещица показная, вычурная, ласкающая тщеславие, вырванная в вечном противостоянии у Кощея, и это злит, оттого что бередит их общее прошлое. Прошлое ещё смертных, молодых и наивных. Слабых и слишком привязанных к друг другу. Ощущалось это верёвкой, прикреплённой к камню да утаскивающей на дно водоёма. Эти верёвки они давно оборвали. Она бы и другие оборвала (те, что зовутся нитями судьбы), если не все, то хотя бы те, что их оплетают и по сию ночь.
— Без тебя — да.
— Как звать их?
— Ничегои.
— Подводит разум? Более банального названия выбрать не сумел?
Александр, сотканный рукой самой Тьмы меж звёзд, вальяжно восседает на троне. От него веет полынью, бузиной да волчьим лыком, а наколдованный ею мороз лишь обостряет все эти запахи, делая чуть ли не въедливыми. Маленькими заточками, метающимися в воздухе и оставляющими кровавые зарубки. Обратная сторона приятных демонстраций силы.
Его глаза загораются тёмным, древним огнём, на лице расплывается ленивая улыбка. Всё, что она так ненавидит. Звенящую во всех смыслах тишину разбавляет лишь слабый стук его сердца. Рубит, точнее.
— Оно было готово биться за нас двоих, пока ты не воткнула в него сталь.
Кощей спускается по ступеням обманчиво спокойно и медленно, постукивая по левой части рёберной клетки. С той же грацией преодолевает расстояние, их разделяющее, с той же уступчивостью заключает сделки с теми, кого не спасти, с теми, кто сейчас переступает через Калинов мост. Их шаги слышны и тут. Отчётливо. Самая приятная песня.
— Ты предал меня раньше, лживый трус, — парирует ни чуть не сбитая с толку Алина, хотя будь в ней кровь, она бы стыла в жилах.
— Для Богини смерти твои глаза подозрительно горячи. Как всегда не терпится полакомиться ещё одной душой. Но, жизнь моя, не страшись. Прикоснешься к губам, и, будь уверена, хладны, как лёд, они не станут.
Тёплые пальцы Кощея очерчивают её скулу, ложатся на открытую шею властно и по-собственнически. Жест ласки. Жест, полосующий по нутру зазубренным оружием. Жест, толкающий в прорубь прошлого, поделенного на двоих.
— Не морочь мне голову.
Прежде чем он делает попытку притянуть её, столкнуться губами и сбить все ориентиры, Морана отбрасывает его руку. Ни трупных пятен, ни окоченения, ни остекленевшего взгляда. Неприступный. Запрещённый. Прореха её мироздания. Эту улыбку хочется впечать ему кровавым месивом обратно в глотку, и только напоминание себе самой, что равнодушие — лучшее оружие, не даёт забыться и накинуться по-смертному с кулаками.
— Я думал, морок больше по твоей части, — спрятав лукавую улыбку в уголках губ, отвечает Его Бессмертное Величество.
— Твоё бессмертие — насмешка Богов надо мной, но, будь уверен, однажды я найду лазейку и мой поцелуй подарит тебе долгожданное забвение, — Алина считает, что обращение «жизнь моя» тоже насмешка, но от него, а не от Богов.