— Прошу тебя, не сердись на него. Он добрый, — прошептала Лия.
— Подвергать чужую жизнь опасности далеко от доброты, — ответил Люсьен, его гнев не утихал, ночной кошмар был слишком свеж, как и эта новая опасность.
Боль пронзила ее лицо, прежде чем она продолжила мягким голосом:
— Может он устал прятаться, Люсьен. Может он почувствовал, что находится среди друзей. Может он понял, что я приму его таким, какой он есть. Может он доверял мне. Из-за этого не стоит злиться. Это честь, которую он мне оказал.
— Если ты позволишь мне сломить тебя однажды, это не сделает тебя другом и защитником всех бессмертных на следующий день, Лия. — Его тон был резким и насмешливым, потому что ее слова не возымели на него никакого эффекта.
Он все еще злился.
И был встревожен.
Совет рассматривал его просьбу. Они были у него в долгу, и у него имелись друзья в Совете, друзья, которые, он не сомневался, станут союзниками, если все пойдет не так, как он хотел. Поэтому друзья сделают все, что в их силах, чтобы все пошло как по маслу. Никто не хотел войны.
Те, кто не был друзьями, кто хотел бросить вызов переменам, так как боялся их или потому, что ненавидели самого Люсьена, использовали Рейфа, который теперь ночевал у Ланы, в качестве основания для отказа ему в просьбе.
Рейф еще не взял Лану в любовницы, но сказал Люсьену, что хочет, и теперь он ночевал у нее, и это послужило причиной, из-за которой Совет наконец вызвал тогда к себе Люсьена. Рейф пока не переехал к Лане, опасаясь за ее безопасность.
Люсьен одобрял намерения Рейфа и, разговаривая с ним, поощрял его.
Как он поощрял бы любого вампира, который, черт возьми, хотел бы вести себя как, мать твою, настоящий вампир.
Если бы об этом стало известно, то повлияло бы на Совет не в его пользу, даже его друзья могли возражать. Люсьену оказать услугу — это одно, а допустить безудержное и повсеместное изменение многовековых традиций — совсем другое.
Однако если бы стало известно, что Лия узнала о существовании других бессмертных, его просьбу тоже не удовлетворили бы, ее казнили бы.
Нет, за ней началась бы охота, а потом ее казнили бы.
У Совета было достаточно причин для беспокойства, о большинстве из этих причин она даже не знала, но Совету еще она самая важная причина — война между бессмертными, черт возьми, была не нужна.
Он заметил, как она вздрогнула от его насмешки. Ее это задело, но он не обратил внимания на ее чувства. Он загладит свою вину перед ней, и она простит его. В этот момент он должен был заставить ее понять.
— Не совсем хорошо с твоей стороны, — прошептала она.
— Не совсем. Я не пытаюсь вести себя мило, зверушка. Я пытаюсь донести до твоей тупой, упрямой головы, что это очень серьезные вещи.
Ее глаза вспыхнули.
— Я могу быть упрямой, Люсьен… — Она заколебалась, выглядя странно, но в то же время забавно смущенной на секунду, затем повторила: — Ээээ, Люсьен, как тебя там, я не тупая. Кажется, я поняла. Верная смерть — довольно сильный мотиватор для сохранения тайны.
Когда она замолчала, то пристально посмотрела на него. Он ответил ей свирепым взглядом. И почувствовал ее дискомфорт задолго до того, как был готов отступить.
Наконец, язвительно она потребовала ответа:
— Кстати, как тебя там, у тебя фамилия есть?
Люсьен расслабился, отчасти потому, что верил, что она понимает его беспокойство, главным образом потому, что она была смешной.
— У вампиров нет фамилий.
Ее гнев рассеялся, глаза расширились, и она ответила:
— Значит, ты типа Шер? Мадонны? Ты просто Люсьен?
— Шер и Мадонна родились с фамилиями, они просто их не используют. А я «просто Люсьен».
Ее взгляд скользнул к его плечу, и она пробормотала:
— Странно.
Мягко Люсьен напомнил ей:
— Это далеко не странно.
Ее пристальный взгляд вернулся к нему, он стал мягким, и ее тело стало податливым под ним.
— Я имела в виду не в плохом смысле, — прошептала она, каждое слово звучало явно искренним.
Господи, она была такой милой.
Двадцать лет наблюдая за ней и слыша о ней, он хорошо представлял, что получит в итоге, когда наконец заполучит ее.
В этот момент он понял, что тогда, когда представлял, явно ошибался.
И это дополнительное благословение поселилось у него в животе, разлившись теплотой.
Его вес навалился на ее мягкое тело, и она автоматически приспособилась под него.
Он прикоснулся губами к ее губам и прижал их лбы друг к другу.
— Я знаю, что ты никому ничего не скажешь, зверушка.
Ее рука скользнула вверх и легла ему на грудь, прежде чем она тихо спросила: