Узнав об этом, мне еще больше понравился ее план.
Мы со Стефани повисли на стульях вокруг огромного бара, отделявшем огромную кухню от уголка для завтрака и удобной кухни-гостиной. Да, у меня была удобная кухня-гостиная с большим мягким диваном, привлекательным низким журнальным столиком и гигантским круглым кресло-мешок, в котором могли поместиться двое изящных взрослых. Кому все это нужно? У меня уже была гостиная и семейная комната, ради всего святого!
Стефани и я выпили больше, чем положено, водки с мартини под пристальным и укоризненным (могу добавить) взглядом Эдвины, когда произошло следующее.
Прибыли еще коробки.
Это были не картонные коробки с одеждой Люсьена. Это были блестящие черные коробки всех форм и размеров, каждая из которых была перевязана кроваво-красным шелковым бантом.
В ту же минуту, как только Стефани увидела курьера, несущего гору коробок, она закричала:
— Ура! Люсьен прошелся по магазинам.
Эта новость меня не обрадовала.
— О, моя дорогая. Ты можешь ходить не в настроении, но ты должна была как-то порадовать его, — произнесла Эдвина, потеряв свой суровый взгляд и надев сияющую улыбку. Она следовала за курьером номер два.
Я проигнорировала Эдвину, пока наблюдала за Стефани, роющейся с самозабвением в коробке, количество которых немного пугало.
Он сказал, что принесут посылку. Это значит пакет.
Неужели он думает, что я надену все это сразу?
Стефани вытащила сверкающий материал, развернула его, а затем разгладила спереди.
— Потрясающе. Иди сюда, Лия, примерь это, — потребовала она.
Я посмотрела на предмет в ее руках.
Она была права. Оно было потрясающе. Оно было самая изысканная вещь, которую я когда-либо видела.
Вечернее платье из черного матового шелка на бретельках и открытой спиной, со струящейся юбкой с разрезом спереди на атласной цвета баклажана подкладке.
Снова вошли оба курьера, каждый с очередной башней из коробок.
— Еще? — прошептала я.
Стефани не слышала меня или проигнорировала скорее всего, она явно была на задании.
— Иди сюда, Лия. Сначала примерь это, — она трясла передо мной черным платьем, — потом это. — Она взяла что-то похожее на юбку кремового цвета с бледно-голубой подкладкой в складку.
Я соскользнула со стула и пьяно заковыляла в уютную кухню-гостиную.
Я дотронулась до черного платья. Ткань была великолепной.
Стефани отпустила платье, желая переключить свое внимание на другую коробку, я поймала его, прежде чем оно упало на пол.
Я держала платье перед собой.
Я действительно хотела насладиться им. Действительно, на самом деле хотела. Но вместо наслаждения, я чувствовала себя еще более пойманной в ловушку, более подавленной, более принадлежащей ему.
Люсьен решил нарядить свою «зверушку». А я была его домашним животным.
Это заставило меня почувствовать себя грязной.
— С какой стати ему покупать мне все эти вещи? Я никогда их не надену, — пробормотала я или, лучше сказать, невнятно произнесла. Мы выпили много мартини.
Стефани прекратила свою радостную деятельность, рыться в коробках, и посмотрела на меня.
— Что значит, ты никогда не наденешь?
— Я живу в доме у черта на куличках. Моя работа — болтаться поблизости, пока вампир не захочет кормиться от меня.
Стефани выпрямилась и поймала мой взгляд.
— Да, это часть твоей работы. Другая часть твоей работы — сопровождать, если он захочет тебя показать другим. В оперу, например. Или на званый ужин. Или на Пир.
Боже, я надеялась, что Люсьену не нравится опера. Я ненавидела оперу, она была отстойной.
Я решила зацепиться за то, что она сказала, о чем раньше упоминал Люсьен.
— На Пир?
Она кивнула.
— На Пир. Некоторые вампиры водят своих наложниц на Пир. Я не вожу, но знаю, что иногда Люсьен водит.
— Что такое Пир? — спросила я, и Эдвина издала тихий писк, и мы со Стефани посмотрели на нее.
— Ты не одобряешь? — спросила Стефани, не угрожающе, а с любопытством.
— Не тому, что он водит туда своих девочек, нет, — тихо ответила Эдвина, затем начала собирать выброшенные салфетки, ленты и коробки. — Но там может стать опасно.
— Что такое Пир? — снова спросила я, но Стефани все еще изучающе рассматривала Эдвину.
— Люсьен никогда бы не позволил, чтобы что-то случилось с одной из его наложниц.
— Я знаю, — ответила Эдвина и выпрямилась. — Просто… — она колебалась, переводя взгляд с одной на другую, потом произнесла: — Мои девочки — хорошие девочки.