Я снова кивнула.
— И, если ты пообещаешь, что не попытаешься сбежать в Панаму, я дам тебе ключи от «Кайена».
Боже, похоже второй экзамен я тоже прошла.
— Обещаю, что не сбегу в Панаму, — прошептала я.
Задумчивая напряженность исчезла из его глаз, он сказал:
— Хорошо.
— Я все равно не смогу, у меня нет бумажника, — добавила я. Его глаза снова стали задумчивыми и напряженными. — И, — быстро продолжила я, — карты Панамы. — Он уставился на меня, а я продолжила: — А что, действительно, можно доехать до Панамы?
Он изучал меня мгновение, потом его лицо смягчилось, а губы дрогнули.
Да. Кризис миновал.
Слава Богу.
— Я бы предпочел, чтобы ты не узнала можно или нет, — ответил он.
— Не думаю, что хочу туда, — поделилась я. — Панама не входит в число моих предпочтений в бегах от вампиров.
Губы снова дернулись, его рука переместилась с моего горла на щеку, затем его пальцы скользнули в волосы.
Он сильнее оперся головой на руку, согнутую в локте, спросив:
— Что?
— О чем ты?
— Ты хочешь сбежать от вампиров.
Мои глаза переместились на его обнаженное плечо (кстати, это была ошибка, у него было красивое сильное плечо, мне пришлось с трудом отвести взгляд от него).
— Не думаю, что это хорошая идея — говорить тебе о своем побеге.
Его тело дернулось, голова запрокинулась назад, и он разразился громким смехом. Полсекунды спустя его руки крепко обхватили меня, он снова обнял меня, уткнувшись лицом мне в шею.
— Наверное, нет, — промурлыкал он мне в шею, его голос все еще вибрировал от смеха.
Пришло время покончить с этим. Наконец-то я нашла то, что хотела бы положить в свой маленький несгораемый сейф «Почему мне может понравиться Люсьен», когда он вел себя именно так.
Например, когда я заставляла его смеяться, мне было от этого хорошо.
И, хотя я ненавидела признаваться в этом, но это неоспоримо, мне нравилось, когда он обнимал меня. Он обнимал меня хорошо, крепко и тепло, и с ним, таким большим, я чувствовала себя уютно, комфортно и безопасно.
— Думаю, я проголодалась, — сказала я ему на ухо, и его голова откинулась назад.
Его глаза все еще светились смехом, когда он смотрел на меня, и этот взгляд тоже попадет в мой маленький сейф.
Он коснулся моих губ, отстранился меньше чем на дюйм и прижался своим лбом к моему.
— Давай накормим тебя и отвезем в город, — пробормотал он.
О, черт.
Это тоже должно оказаться в моем сейфе. Все это — легкий поцелуй его губ, то, как он приложил свой лоб к моему и то, что он повезет меня в город.
Черт, похоже маленький сейф придется расширять, иначе там скоро будет чертовски тесно.
Он перекатился через меня, встал с кровати, натянул одеяло на мою нижнюю часть.
Наклонился, уперся кулаками в кровать по обе стороны от меня и сказал:
— Не торопись, дорогая. Эдвина скорее всего ушла. Я посмотрю, что можно придумать с завтраком.
Затем он исчез, просто взял и исчез из комнаты.
Я посмотрела на часы и заметила, что уже почти полдень. Потом посмотрела на потолок. Потом подумала, может Люсьен приготовит завтрак. Тогда подумала, что, поскольку он прожил сотни лет, может в течение одной из этих сотен он научился хорошо готовить. По крайней мере, делать тост (или что-то в этом роде).
Затем я вздохнула, потому что не могла не вздохнуть.
Если он и дальше будет так себя вести со мной, то в моем плане появится большой, уродливый, зияющий изъян.
Это будет нелегко. Очень, очень тяжело.
К счастью для меня, одна из моих плохих черт характера пригодилась бы как никогда. Я была безумно упрямой.
— Я смогу это сделать, — одними губами произнесла я в потолок, не желая, чтобы Люсьен слышал, и надеясь, что не обманываю саму себя.
Я встала у плиты и положила несколько больших ложек растительного комбижира в сковороду, комбижир растаял, как только попал на раскаленную сковороду. И пока я проделывала это, то продумывала множество своих ошибок, которые совершила за день, чтобы не совершать их вечером.
Я так и не узнала, умеет ли Люсьен готовить. Но обнаружила, что он может поджарить среднюю булочку с кунжутом, положив в нее нужное количество сливочного сыра, копченого лосося и каперсов.
Мы ели наши булочки и пили кофе молча. И это молчание не было похоже на дружеское молчание, было каким-то неудобным, по крайней мере, для меня. Я не знала, что сказать, потому что не могла быть обычной собой. И не знала, почему Люсьен молчал. А мне очень хотелось знать, почему.
Я попыталась считать его настроение, но потерпела неудачу.