— И у вас нет оснований предполагать, что сейчас от этого будет толк. Нет, не будет. А теперь делайте что хотите.
Следователь ничего не ответил. Он несколько долгих минут смотрел на Жерониму, потом встал, подошел к окну, где стоял другой агент, сказал ему что-то и сел на место. Тот вышел, а следователь с издевкой смотрел на Жерониму.
— Кстати, — вдруг сказал Жерониму, как если бы предыдущий разговор был вполне закончен, — вы бы там сказали, чтобы давали поесть что-нибудь поприличнее. Фасоль сегодня была недоваренная, а суп — как пойло.
В глазах следователя загорелись недобрые огоньки.
— А больше ты ничего не хочешь? — спросил он с глумливой улыбкой, и щека его начала дергаться.
— Нет, — тем же спокойным голосом ответил Жерониму, делая вид, что не замечает реакции следователя и что всерьез принял его вопрос. — Больше пока ничего.
Жерониму отправили в карцер и вызвали на допрос только через месяц. Ему задали несколько формальных вопросов, а он отрицал все обвинения.
3
Поскольку из показаний Тулиу выяснилось, что квартира Перейры использовалась как партийная явка, туда была направлена специальная группа. Когда брали Гашпара, Тулиу, Жерониму и других рабочих с «Сикола», то посылали к ним домой двух-трех агентов. Дом же, в котором жил Перейра, окружили десятка два агентов, а когда было за полночь, они вломились в квартиру. Ясно было, что они рассчитывали застать здесь еще кого-то, потому что тотчас побежали по всем комнатам. Потом спросили, кому Перейры хотят оставить квартиру. Услышав, что неподалеку живет сестра хозяина, они тотчас послали за ней.
— Нам нужно обыскать дом, — объяснил старший. — Но мы хотим сделать это только в присутствии человека, которому вы доверяете. Мы не хотим, чтобы потом говорили, что не хватает каких-нибудь вещей.
И они увели Перейру и Консейсон, на руках у которой был ребенок. Они пытались заставить ее передать малыша на попечение родственников, но Консейсон, при появлении полиции взявшая ребенка на руки, наотрез отказалась с ним расстаться.
Когда наутро Консейсон вызвали на первый допрос, следователь долго и красноречиво говорил ей, что все они прекрасно понимают ее положение, ее желание помочь своему законному мужу (он два или три раза повторил: «законному») и что такое поведение только делает ей честь. Им было очень неприятно арестовывать честную женщину, тем более с грудным ребенком. Поэтому они хотят поскорее закончить это дело и отпустить ее домой. Сам Перейра также не должен пробыть здесь долго, сказали ей. Вот что от нее требуется: в полиции известно, что к ним в дом приходили чужие люди. Необходимо знать, кто это был, когда они обычно и как появлялись.
— Вы скажете нам это и через десять минут будете свободны, — заключил следователь. — К тому же я уверен, что ни вы, ни ваш законный муж не придавали этим визитам какого-то особенного значения. Если бы отдавали себе в этом отчет, тогда другое дело, я бы с вами по-другому разговаривал. Так давайте же поскорее разберемся в этом.
— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, — сказала Консейсон. — Все, что вы мне говорите, мне непонятно.
Следователь молча посмотрел на нее.
— Вы очень взволнованы, — сказал он наконец и поднялся. — Ну ничего, мы с вами попозже поговорим.
Он подошел к двери, сказал что-то человеку, стоявшему в коридоре, потом пошел обратно.
— Если вам что-нибудь нужно, — сказал он, остановившись посередине комнаты, — для ребенка, например, то вы не стесняйтесь, скажите нам. Мы не такие страшные, как о нас говорят.
— Да, нужно, — сказала Консейсон срывающимся голосом. Раскрыв покрывало, она показала ему мокрые пеленки, в которые был завернут ее сын. — Мне нужно ежедневно стирать пеленки и одежду.
— Хорошенький мальчик, — сказал следователь и, улыбаясь, наклонился над ним.
Консейсон молниеносным движением, как наседка, защищающая птенца от коршуна, завернула ребенка.
— Ваша просьба будет выполнена, — произнес следователь, как будто не замечая поведения Консейсон. — Сейчас я оставляю вас, а вы хорошенько подумайте. Десять минут — и вы свободны.
После обеда ее снова вызвали.
— Вам дали, что вы просили? — с порога спросил следователь, стараясь выглядеть радушным и улыбаясь младенцу, сидевшему на коленях у Консейсон.
— Дали, — ответила она, загораживая мальчика, которого собирался погладить следователь.
И действительно, только она расположилась в камере, как к ней пришли и отвели ее в умывальник, где она выстирала пеленки и развесила их сушиться на солнце у окна.