— Я? — спросил Антониу.
— А то кто же? Дурачком прикидываешься?
Антониу поднялся со скамьи. Но не успел сделать и двух шагов к выходу, как неожиданный удар сзади свалил его. Он стукнулся лицом о порог. Вставая, вытер губы ладонью и увидел на ней кровь. «Началось», — подумал Антониу.
11
И действительно, началось.
— Сразу же хочу предупредить, — говорил шеф группы, начиная допрос у себя в кабинете. — Если не скажешь, где ты живешь, то тебе придется пожалеть. По-плохому ли или по-хорошему, но тебе придется об этом сказать. Пока не поздно, выбирай — по-плохому или по-хорошему.
Антониу молчал, пытаясь остановить кровь, текущую из разбитой губы. Его окруженные сеткой морщин глаза с едким выражением глядели на офицера, а мысленно он видел сидящую за книгой Марию. «Можешь быть спокойна, дорогая, — думал он. — Можешь быть спокойна». И, улыбаясь, он смотрел на следователя.
— Сначала по-хорошему, — сказал тот, неожиданно сменив тон. — Садитесь вот сюда, поговорим.
«Что, отступаешь?» — подумал Антониу.
И он направился к стулу. Однако в тот самый момент, когда он уже садился, кто-то из агентов отодвинул стул, и Антониу рухнул на пол. Полицейские расхохотались.
Он медленно поднимался, глядя снизу вверх на злорадные лип,а. «Нет, не стоит терять голову из-за таких пустяков», — говорил он себе. И уже в тот момент, когда он поднимался на ноги, намереваясь сесть на стул, жестокий пинок в грудь снова заставил его упасть на пол. Агенты снова захохотали.
— Хватит вам, — произнес кто-то повелительным голосом.
Побледнев и сморщась от боли (глаза его больше не улыбались), Антониу увидел коренастую фигуру, показавшуюся ему знакомой. Человек смотрел на него с сочувствием.
— Вставай, вставай, — сказал он, протягивая ему руку.
Антониу принял эту руку (он никогда не мог простить себе этого), а когда он уже стоял на ногах, агент свободной рукой изо всей силы ударил его в лицо. И тотчас на него со всех сторон посыпались удары и пинки. Он терял равновесие от одних, но удары с другой стороны удерживали его на ногах. Это продолжалось, продолжалось и продолжалось без конца, пока он, почувствовав впереди пустое пространство, не упал ничком, с сухим звуком ударившись о край стола.
— Нет, так не пойдет, — услышал он.
И все вдруг погасло. Когда он пришел в себя, то увидел, что сидит на стуле перед столом следователя, а тот играет с пресс-папье. Двое агентов поддерживали Антониу, а с него ручьями лилась прямо на пол вода. Наверное, чтобы привести его в чувство, на него вылили целое ведро. Антониу ощутил, как все тело наливается болью. Особенно сильно болел висок. Из разбитого носа и губ густыми ручьями текла кровь.
— Где живешь? — спросил следователь, как только арестованный открыл глаза. — Слышишь? Где живешь?
Антониу пошевелил губами, но не издал ни единого звука. Он с трудом выпрямился на стуле. Он снова видел дом и Марию, которая сейчас глядела на него из-под своих длинных ресниц. «Можешь быть спокойна, дорогая, можешь не волноваться».
— Лучше скажи, — послышался голос позади него.
— Где живешь? — заорал следователь, откладывая пресс-папье. — Где живешь? Где живешь?
Антониу отрицательно покачал головой. Едва он сделал этот жест, как ему на голову надели ведро и вместе со стулом повалили на пол. Его держали за ноги и били, били, пинали по ведру, и от пинков он катался по полу. Потом с него сняли ведро, поставили на ноги, и он увидел лицо следователя, оравшего что-то, но не понял ни слова и снова мотался под градом ударов по комнате. Наконец его как мешок кинули на стул, стоявший между столом и шкафом, откуда он не мог выпасть. Лицо и одежда его были в запекшейся почерневшей крови, глаза заплыли, изо рта текла кровавая пена, а тело, будто лишенное костей, распласталось по стулу, Антониу тихо стонал, внутри у него хрипело и булькало. Чья-то рука ухватила его за волосы и стала трясти, будто пытаясь вырвать их все разом:
— Убью, собака!
И на лицо, на котором живого места не было, обрушился удар, еще один и еще, еще. Мир теперь потерял всякую реальность, и Антониу только вел счет времени, которое казалось ему бесконечным, но он думал, что все рано или поздно кончается и что это тоже подойдет к концу. Иногда вдруг из многих ударов он ощущал один наиболее болезненный, то видел чье-то лицо, то снова слышал вопросы: «Где живешь? Скажешь или нет? Где живешь, собака?» — а потом опять все заслонял оглушающий хаос ударов.