Паулу смотрел на него поверх стекол очков, и Карлуш решил, что его собеседник смутился из-за сделанных ошибок.
— Конечно, ты сделал все, что мог, дружище, — сказал он, чтобы приободрить Паулу. — Никто не может делать чудеса, и не у всех есть достаточно инициативы и настойчивости. Само по себе немало, что ты смог уцелеть среди этого разгрома. Но когда приедут другие товарищи, мы наверстаем упущенное.
— Ты имеешь в виду кадровых работников? — неуверенно спросил Паулу.
— Да, кадровых.
— Но разве не ты будешь руководить сектором?
— Я. Но я ведь не смогу работать только с одним товарищем во всем секторе. Одного тебя мало.
Паулу, казалось, был полностью сбит с толку этим разговором. И он снова содрогнулся от мысли, что принимал все решения, не пытаясь связаться с руководством партии, и, несмотря на неоднократные предложения, сам так и не стал кадровым работником.
— Похоже, ты не очень доволен тем, что я тебе сказал, — сказал Карлуш, заметив реакцию Паулу.
— Да нет… я не о том… — забормотал тот в ответ.
Слушая Карлуша, Паулу сначала засомневался в правильности всего, что сам делал. Однако вся эта лихорадочная работа двух с половиной месяцев, отчаянные усилия придали ему твердость, и его голос зазвучал твердо и уверенно:
— Нам еще о многом нужно поговорить, товарищ. А потом пусть решает Центральный Комитет. Но как ты и сам убедился, ни о каком разгроме не может быть и речи. Не стоит говорить ни о разгроме, ни о реорганизации. Несмотря на тяжелые удары, организация сейчас не слабее, чем была два с половиной месяца назад, а кое в чем мы значительно продвинулись. Что же касается кадровых работников, то в секторе работает руководящий орган функционеров. У нас через три дня состоится собрание, и на нем ты сам можешь обо всем узнать.
Паулу сам удивился, насколько решительно и смело прозвучали его слова.
ГЛАВА XVIII
(Эпилог)
1
Ветхий, потемневший от времени домишко стоял на отшибе, и пройти к нему можно было лишь по заросшей тропке. Если бы кто-нибудь шел здесь случайно этим пасмурным осенним днем, то, наверное, решил бы, что здесь живет какой-то бедняк крестьянин или дом вовсе брошен. Если подходить с другой стороны, по полю, то можно увидеть, как из дверей вышла молодая красивая крестьянка, зачерпнула воды в колодце и вернулась в дом. Но если бы кому-либо пришлось зайти в этот покосившийся от старости домик, то он, наверное, был бы немало удивлен.
Вокруг сделанного из плохо оструганных досок стола, такого же старого, как и сам дом, сидели на деревянных скамейках четверо мужчин и вели спокойный и обстоятельный разговор. Говорили они поочередно, просто и не торопясь.
В этом снятом внаем доме теперь жили под вымышленными именами Мануэл Рату и его жена. Сегодня здесь собрались все трое вошедших в состав нового руководства этого партийного сектора: сам Мануэл Рату, Сагарра и Паулу. Вместе с ними был Карлуш, их новый контролер.
Присев на краешек плиты, Жуана внимательно слушала Паулу, но блестящие глаза видели не его, а Изабел, стройную и нежную, с торчащими косичками, ее улыбку.
Они пробыли все вместе два дня. Подвели итоги. Организация выросла, и в различных местах уже велись хотя еще мелкие, но все же схватки рабочих с хозяевами. После перерыва в несколько месяцев снова по рукам ходила партийная пресса. Центральный Комитет одобрил работу, проделанную Паулу, и официально ввел Мануэла Рату и Сагарру в партийные кадры.
Год назад Важ, Антониу и Паулу собрались вместе с Рамушем, чтобы распределить функции. И вот теперь Паулу, Сагарра, Мануэл Рату и Карлуш занимались тем же. Паулу был связан почти со всеми организациями сектора, причем в особенно трудное для них время. Поэтому он хотел было предложить свою кандидатуру, чтобы заниматься наиболее важными из них, однако, вспомнив свое разочарование год назад, когда ему поручили направлять работу лишь второстепенных ячеек, ограничился теперь тем, что предложил поделить сектор поровну.
За обедом, когда все съели по тарелке супа, Жуана разрезала кусок сала на пять частей и дала каждому бутерброд. Проделала она это с каким-то странным волнением, на ее смуглых щеках вдруг выступил румянец, и она насколько раз нервно поправляла непокорную прядь волос, то и дело спадавшую на лицо.
Потом Карлуш и Сагарра ушли, и с супружеской четой остался Паулу. Как Мануэл, так и его жена были довольны, что он не ушел сразу же вслед за товарищами. Мануэл, сбривший усы, казался теперь моложе и не таким суровым, как раньше. На худом, нервном лице Жуаны горели нетерпением черные глаза. По изменившемуся после ухода Карлуша и Жозе поведению хозяев, по тому, как они обменивались взглядами и жестами, Паулу понял, что они хотят поделиться с ними какой-то радостью, но оба не решаются сказать об этом первым, и муж с женой смотрели друг на друга, как бы говоря: «Ну чего же ты, говори же».