— Ну что же, приступим?
Важ просматривает свои бумаги, в то время как Паулу и Антониу как будто чувствуют, что происходит на кухне. Антониу не выдерживает и идет посмотреть, что там, на кухне.
Мария услышала, однако, его шаги. Уперевшись в дверь, она просовывает нос через щель и не разрешает ему войти:
— Уходи, дружок. Мы сейчас подадим все, что приготовили для банкета.
— Ну так я тоже помогу! — говорит Антониу, лукаво улыбаясь.
— Нет, — упорствует Мария с неумолимым видом. — Нечего тебе здесь делать. Уходи, уходи, завтрак скоро будет готов.
— Ну дай же мне войти.
И так как Мария по-прежнему не соглашается впустить его, Антониу пытается открыть дверь силой.
С неожиданной энергией Мария захлопывает дверь, запирает ее на задвижку и смеется.
— Подожди, дружок, подожди, ожидание возбуждает аппетит.
Антониу еще раз толкает дверь, но не настаивает. Он возвращается в комнату и начинает с преувеличенным вниманием читать страницу текста, напечатанного на машинке.
5
Получилось замечательно. Первой вошла Мария, неся на досках, превращенных в подносы и ярко украшенных шелковой бумагой, пять искусно расставленных тарелок. Позади Марии шествовал Рамуш, обернувший голову большим полотенцем так, что он стал похож на шеф-повара. На вытянутой кверху руке он нес поднос с еще более яркими украшениями. Посреди него стояла единственная тарелка, ощетинившаяся столькими иглами, что ее можно было принять за дикобраза.
Взгляд Марии встретился со взглядом Антониу, который неторопливо поднял глаза от бумаг. Какой взгляд, святый боже! Сейчас это не был обычный веселый и лукавый взор живых глаз, окруженных морщинами, а грустный и обиженный, какого она никогда у него не видала.
На столе освободили место. Мария и Рамуш поставили подносы. Паулу смеялся своим детским смехом. Важ поддержал его, но не очень горячо. Антониу взглянул на тарелки.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Кукурузная каша и вареные сардины с натыканными иглами.
Завтрак прошел весело, несмотря на скудость угощения.
Рамуш снова осведомился о «женихе» Марии, и Антониу сообщил некоторые новости о нем и о женщине, продавшей им морковь. Женщина приходила снова, по-прежнему закутанная в шаль, сверкая темными живыми глазами. Быстро развернув шаль, она показала на этот раз огромного рыжего кролика и запросила за него тоже смехотворно низкую цену. Обрадовавшись, Мария собралась показать кролика Антониу, но женщина с большой неохотой позволила унести его в дом.
— Слишком дешево, — сказал Антониу. — Странная вообще эта женщина. Не покупай.
Бродяга тоже как-то зашел, выставляя напоказ крепкое тело, проглядывавшее через прорехи в одежде. Молча он предложил Марии отличный апельсин. Антониу тоже подошел к двери, но бродяга, делая вид, что не замечает его, продолжал упорно разглядывать Марию, как бы оценивая ее.
— Где вы это раздобыли? — спросила Мария.
Указав на видневшиеся вдали поля, бродяга сделал широкий шутливый жест:
— В своих владениях, сеньора.
И ушел с важным видом.
Антониу решил тогда как следует разузнать о женщине и о бродяге и с этой целью обратился к кровельщику, который привел его сюда, когда подыскивалась квартира. Тот встретил его радушно и повел поговорить в подвал; там он с негодованием рассказал, что эта женщина имеет дурную привычку воровать. У нее самой нет и кочана капусты.
— Я так и думал, — сказал Антониу, — поэтому отнесся с подозрением к низкой цене моркови.
Кровельщик ухмыльнулся.
— Отнесся с подозрением, а все-таки съел ее! — И он сказал это с таким упреком, будто морковь была украдена у него самого, не вырастившего ни единой морковки.
О бродяге он рассказал длинную историю. Тот иногда появлялся здесь и оставался некоторое время. Его прозвали Элваш, так как он говорил, что родом из Элваша, однако настоящее его имя было Дамиан. Он сидел в тюрьме, никто не знал за что, одни подозревали — за кражу, другие — за убийство. Его пытались расспрашивать, но ничего толком не добились. Элваш покупал газеты, прочитывал и пересказывал отдельные сообщения неграмотным крестьянам. Он писал им письма и делал для них кое-какие денежные расчеты. За эти мелкие услуги один давал ему из милосердия тарелку супа, другой — кусок хлеба, третий разрешал переночевать на сеновале. Элваш принимал эти подношения не как милостыню, а как заслуженную плату за труд. Хотя он и был оборванцем, не имеющим ни кола ни двора, все же внушал известное почтение.