— Можешь прочесть, — сказал Арнольд, протягивая письмо.
Краска бросилась мне в лицо, я растерянно отстранил письмо. Арнольд спокойно сложил его и сунул в конверт.
— Мог бы смело прочесть, многое бы узнал. Казимир Окулычевский все еще дерется за польскую свободу в ужгородском штабе. Элла во многом разочаровалась. Военная романтика, дорогой Тиби, сомнительная вещь! Казимир оказался сладеньким Мефистофелем, теперь это ясно. Впрочем, я в их дела не вмешиваюсь, как ты знаешь. Но, если хочешь, можешь все-таки прочесть письмо и ковать железо, пока горячо, вернее, пока оно холодно: Элла несчастна.
Раздалось щелканье подкованных каблуков, офицеры вытянулись: вошел командир полка, за ним свита штабных и адъютантов.
— Смирно!
Полковник выжидательно остановился в дверях. Мелькнул широкий лампас, заблестело золото воротников, и в зал хлынула новая стая штабных.
— Бригадный генерал!
— Прошу занимать места, господа.
За столом я оказался почти визави с Арнольдом. Когда был провозглашен первый тост, мы подняли бокалы и мысленно чокнулись. Подавались венгерские вина, коньяк. На правой половине стола, где сидело начальство, мелькали бутылки со звездочками, а на левой преобладали бутылки с улыбающимися неграми — ямайский ром. Прапорщики получили дешевые густые ликеры и наливки.
Бригадный был лихой кавалерийский генерал, небольшого роста, с коротко подстриженными седыми усами, настоящий венгерский офицер, непосредственный, брызжущий юмором и непринужденным весельем. Штабные задавали тон. Пили за здоровье командующего фронтовым участком его королевского высочества эрцгерцога Иосифа, который безусловно приведет войска к блестящей победе. Пили за молодежь, за боевой дух армии. При этом тосте генерал приветствовал наполненным стаканом левый фланг стола. Обрадованная молодежь подняла невообразимый шум. Прапорщики и фенрихи[4] кричали «ура», «давай», чокались с лейтенантами, а наиболее смелые побежали на правый фланг стола и чокались со всеми без разбора. В зале царило искреннее веселье.
Офицерское собрание помещалось в длинном бараке у подножия Опачиосельской скалы, на самом северном участке лагеря, за ним уже шли хорошо замаскированные виллы штабных и врубленные в скалу штабные прикрытия — бомбоубежища. Отсюда на север к Констаньевицкому лагерю бежала лента прекрасной шоссейной дороги, идущей от фронта к Набрезине, Сан-Петеру и Лайбаху. Прибывшие с фронта на отдых войска размещались в плоских, врытых в землю и замаскированных камнями длинных бараках. Здесь отдыхала, мылась, чистилась и приводила себя в порядок солдатская масса, готовясь к новому двухнедельному аду на передовых линиях. Этот ад не требовал ни героизма, ни боевого темперамента; там нужны были только животная выносливость, фаталистическое равнодушие к смерти и крепкие нервы.
Я много слышал о Добердо и раньше, да и сам уже перенес кое-что на войне. Сербская кампания 1914 года, Галиция, Карпаты… Но последние два месяца перед отправкой на фронт я провел на саперно-подрывных курсах в Винер-Нейштадте и еще чувствовал запах разлагающегося тыла, тыла, потерявшего моральные устои. Вена военного времени представлялась мне сосудом, с взбаламученного дна которого поднялась вся муть и грязь мирового города. Тыловая жизнь навязла у меня в зубах, оставив чувство горечи и тошноты.
Я подошел к окну. Жара в столовой становилась нестерпимой. С потолка, как от раскаленной печи, струились волны размаривающего тепла. Бутылки на столе беспрестанно сменялись, и молодежь совсем разошлась, хотя золотые воротники начальства сияли от нее в нескольких шагах. На лагерной площади слонялись группами и одиночками гонведы. На шоссе прогрохотал грузовик, набитый стрелками. В резко очерченной тени зданий и жидких деревьев, сбившись в кучу, играли в карты томящиеся от бездействия солдаты. Все кругом было монотонного серого цвета: камни, дорожная пыль, мундиры солдат и даже листья деревьев. Только глубокое небо поражало своей синевой.
Арнольд пил молча, не чокаясь с соседом, краснолицым артиллерийским капитаном. Это было для меня новостью: дома Арнольд почти не притрагивался к алкоголю, пил только в компании, и то неохотно. Мое удивление стало сменяться беспокойством. Арнольд пил как настоящий алкоголик, дрожащей рукой опрокидывая рюмку за рюмкой в широко открытый рот. Я посмотрел на него с явным неодобрением. Он ответил кривой улыбкой.
Моим соседом по столу был молодой лейтенант с открытым смелым лицом и лихо закрученными по-венгерски усами. Его высокий лоб и беззаботные глаза напоминали мне образ бравого испанца из романа рыцарских времен. Он пил и наслаждался, часто чокался со мной, но не принуждал пить с ним наравне. Улыбка у него была веселая и юношески-непосредственная.