Гаал точно знает, что я сын Йожефа Матраи, токаря и колесника, владельца небольшой мастерской. Я — младший сын, из которого отец вздумал сделать господина.
Передо мной стоит унтер Гаал, плечистый немолодой человек. Глаза у него черные, выразительные, усы густые, запущенные, шахтерские. Это усы не степенного крестьянина, а городского индустриального рабочего.
В мире камня Гаал чувствует себя в своей стихии. Он первый мастер подрывной команды. Ведь с шахтерской работы очень легко переключиться на саперную. Кроме того, Гаал еще на действительной службе прошел унтер-офицерскую школу саперов. Собственно говоря, я должен был бы радоваться, что случай наградил мой отряд таким превосходным унтером. Шпиц никогда не называл Гаала унтер-офицером, а шутливо величал папашей. Мартон нащупал правильный тон. Положение Шпица действительно было щекотливо, когда судьба поставила его, почти мальчика, начальником друга его отца, уважаемого пожилого человека.
Эти мысли мелькают в моем мозгу, пока не затихают торопливые шаги удаляющегося Хомока.
Я еще не знаю, как поведу себя в дальнейшем, если Гаал позволит себе откровенничать или опять будет донимать меня зверствами Новака. Между прочим, Новак на днях заметил Гаалу, что господин обер-лейтенант Шик собрал около себя паршивых социалистов и что он чересчур либерально обращается со своим денщиком, первым бунтовщиком в батальоне. А про саперный отряд и говорить нечего, там собрались одни красные, да и сам лейтенант тоже хорош.
Я не желаю больше слушать никаких конфиденциальностей по этому поводу. Гаал и так слишком много позволяет себе, и его откровенничания больше похожи на упреки, чем на простое изложение фактов. Что я могу сделать? Я не начинал этой войны и не хочу нести ответственности за нее. С сегодняшнего дня я никому не позволю разглагольствовать при себе о войне. Я хочу, чтобы Гаал чувствовал, что я его начальник и офицер.
— Ну, Гаал, похоронили вашего земляка.
— Слышал, господин лейтенант. Парадные были похороны.
— Написали уже отцу Шпица?
— В тот же день, господин лейтенант.
— Садитесь, Гаал, — говорю я спокойно, так как чувствую, что сегодня Гаал не в лирическом настроении.
— Спасибо, господин лейтенант, если разрешите.
Гаал садится. Я придвигаю к нему коробку с сигаретами.
— Ну, закуривайте и говорите, в чем дело. Я немножко устал, кроме того, этот идиот Новак расстроил меня.
— Знаю, господин лейтенант. Жаль, что вы так расстроились, и хорошо, что не ударили его, только бы руки замарали.
— Вы все знаете Гаал, это странно, — говорю я, пристально глядя на него.
— Не совсем так, господин лейтенант. Самого главного я все-таки тоже не знаю.
— Откуда, например, вы узнали про историю с Новаком?
— Тут нет ничего удивительного, господин лейтенант. Ведь мы, солдаты, ничего не скрываем друг от друга. И могу вам сказать, господин лейтенант, что братва дала понять Новаку, что если он в случае чего вздумает жаловаться, то ему же будет хуже.
— Кто вам это сказал?
— Ефрейтора Эгри изволите знать?
— Вы это и хотели мне сообщить? — спросил я сухо, хотя мне было очень приятно, что ефрейтор Эгри проявлял ко мне такую симпатию.
— Прошу прощения, господин лейтенант, это только к слову пришлось, а доложить я хотел о другом.
— Говорите.
— Уже несколько ночей, господин лейтенант, итальянцы подкапываются под нас.
— Что?!
— Да, проход шурфуют.
— Говорите ясней. Какой проход? Где шурфуют? И как вы это установили?
— Как только мы заняли возвышенность, господин лейтенант, я обошел все каверны. Вы знаете, что их у нас четыре. Две из них — не что иное как расширенные естественные пещеры. Почва тут, господин лейтенант, очень хитрая: известняк и юра смешаны в одну кашу. Господин лейтенант знает, что недалеко отсюда, под Косичем, целая река исчезает под землей. Когда господин лейтенант отправлялся на похороны, я…
— Понимаю. Гидрогеологическая карта. Я уже говорил по этому поводу с капитаном Лантошем.
— И привезли? — спросил Гаал, затаив дыхание.
— Он обещал достать, и я надеюсь, что на днях мы ее получим.
— Жаль, очень жаль, господин лейтенант. Если бы у нас была эта карта, многое стало бы ясным.
— Продолжайте о подкопе.
— Признаюсь откровенно, господин лейтенант, что, когда мы остановились на возвышенности, не сумев прогнать неприятеля дальше, я подумал, что итальянцы могут устроить нам какую-нибудь пакость.