— Это звучит цинично, Арнольд.
— Что?
— Ну вот твое сравнение войны, людских жертв с рулеткой.
— Не будь ребенком! Ведь мы летим навстречу таким потрясениям, перед нами раскрывают пасть такие адские глубины, что у десяти Данте не хватило бы фантазии представить себе это страшное падение.
У меня болела голова. Солнце начало припекать спину, и я чувствовал на шее его томящие лучи. Меня огорчало, что многого из того, что говорил Арнольд, я не понимал.
Вдруг Арнольд прервал свои рассуждения и с охотничьей настороженностью прислушался:
— Тсс! Спрячемся за этот камень: сюда идут.
Опустившись на четвереньки, он ловко пополз за большой голый камень. Я последовал его примеру. Меня забавляла мысль: как, должно быть, сейчас смешны мы, взрослые люди, ползущие на четвереньках. Камень находился на самом краю крутой террасы, но мы очень удобно расположились за ним. Взглянув вниз, я невольно ухватился за острый выступ своего прикрытия. Внизу змеей бежала белая лента шоссе. Мне казалось, что мы на громадной высоте, хотя на самом деле скала была не выше сорока метров. У меня закружилась голова, и я зажмурился.
Послышались шаги и голоса. Под тяжелыми подошвами хрустел щебень. Я услышал венгерскую речь и, хотя не видел собеседников, ясно представлял их себе, это солдаты, одетые в мундиры венгерские крестьяне с загорелыми, обветренными лицами фронтовиков.
— Тсс, слушай, — шепнул Арнольд, насторожившись.
— …Попробовать можно, да как бы хуже не было.
— …Вот и я говорю. Тут один унтер знает словацкую бабу из полевой прачечной; говорит, от нее сразу заболеть можно. Да что толку? Заберут тебя в Лайбах, поспринцуют месяц-полтора и прямым маршем обратно сюда же. А болезнь уж известно какая, от нее ввек не отделаешься, — остаток домой привезешь. То-то жене радость!
Разговаривающие громко рассмеялись.
— …Да-а-а… Если бы знать, что, пока тебя спринцуют, кончится эта проклятая война, я бы рискнул.
— …Да, жди, когда святой Петр затрубит в трубу мира.
— …Верно.
Молчание, вздох. Один из собеседников катает ногой камень.
— …Что ж делать?
— …Хоть бы на другой фронт послали. На русском фронте все же не так, нет этой проклятой жары и теснота не такая. А тут до итальянских окопов доплюнуть можно…
Солдат витиевато выругался.
— …тому, кто эту чертову войну выдумал! Вогнал бы ему штык в брюхо. И господу богу заодно.
— …Больно горяч, приятель. Бог? Бог с ним. Знаем мы, кто хозяин! Бог далеко, а люди тут, под руками.
— …Значит, дальше Лайбаха не отправляют?
— …Отправляют, если без рук и без ног начисто. Слепых тоже, если глаза вытекут до дна, ну и раненных в живот, — тех увозят в Инсбрук, а то и в самую Вену. А если в грудь, в руку или ногу — дальше Лайбаха не уедешь. А из Лайбаха одна дорога: сюда. Даже сумасшедших и то в Лайбахе держат, проверяют, не притворяются ли. А потом обратно. Возни тут с ними не оберешься. На днях один выскочил прямо на проволоку. А говорили — симулянт.
— …Да, брат, нет спасения. Одна у нас жизнь и одна смерть; жизнь проклятая, а смерть верная, только не знаешь, за что.
Арнольд выразительно посмотрел на меня.
— …За господ, — произнес голос солдата, молчавшего до сих нор.
Арнольд вздрогнул и заметно побледнел.
— Оставайся здесь, пока я тебя не позову, — шепнул он.
Прежде чем я успел что-нибудь предпринять, он стремительно выскочил из-за камня.
— Что тут за разговоры? — послышался его грозный оклик. — Как стоишь? Смирно! Так тебе словачка понадобилась? А присягу забыл? «В огонь, в воду, на смерть пойду за верховного командующего, короля и императора Франца-Иосифа!» А ты что говоришь? За господ? За каких господ? Кто это сказал? Ну?
Тишина. Из своего убежища я вижу только спины трех рослых солдат. Один из них — унтер-офицер, это он сказал про господ. Солдаты стоят испуганные, оторопевшие, а перед ними, лицом ко мне, в бешеном исступлении обер-лейтенант, на его поясе открытая кобура двенадцатизарядного штеера. На поясах солдат короткие штыки.
— Разрешите доложить, господин обер-лейтенант, — заговорил унтер-офицер, — мы тут… по своей надобности… на прогулке… между собой разговаривали.
— Между собой, на прогулке? О чем разговаривали?
— Про домашних говорили, господин обер-лейтенант, про семью, про страдания… Вот тут землячок повстречался, только прибыл с маршевым батальоном, неопытный в здешних делах, так мы ему объясняли, какой это проклятый фронт Добердо.