— А по каким именно? — спрашивает бригадный.
— Неприятель отодвинулся на двести пятьдесят — триста шагов в новые окопы.
— Это еще ничего не доказывает, — говорит майор генштаба, рассматривая карту.
— Извините, — перебил Хруна, — такое обстоятельство нельзя не принять во внимание.
— Ну, а еще какие признаки?
— Остальное можно установить только разведкой.
— Или контрдетонацией? — обращается к Хруне дивизионный генерал.
— Да, контрминированием, которое…
— А батальон? — спросил я.
— Батальон получит приказ, — оборвал меня полковник Коша. В каждом его слове чувствуется заглушенная злоба.
— Ну, действуйте, — подавая мне руку, сказал дивизионный генерал. — Надеюсь, что еще увижу тебя. Зайди, как только кончится эта операция. Сервус.
Бригадный тоже подал мне холодную, вялую руку; рука же полковника Коши горяча и суха.
— Мог бы смело обратиться ко мне. Почему понадобилось идти сразу в дивизию? — говорит Коша.
— Господин полковник, мое донесение больше недели пролежало у капитана Беренда.
— Ну, оставим, оставим, — заторопился полковник. — А теперь смело вперед, и если твой диагноз правилен…
Через час сытые лошади бригадного генерала веселой рысью везут наш экипаж по направлению к Добердо. На козлах рядом с кучером сидит Хусар. В его хлебном мешке лежит в жестяной кассете трехкилограммовый детонационный патрон. Рядом со мной с хмурым лицом восседает мой непосредственный начальник капитан Лантош. В наших взаимоотношениях произошли большие перемены. Я просто перепрыгнул через Лантоша, обратившись непосредственно в дивизию, вместо того чтобы еще раз попробовать убедить его в опасности. Об этом сейчас говорит господин капитан разбитым, некомандирским голосом.
— Ты мог зайти ко мне, по крайней мере, сегодня утром, вместо того чтобы бежать к полковнику, который, конечно, рад случаю скомпрометировать меня.
Я откровенно высказываю свое мнение господину капитану, хотя у меня и нет настроения спорить с ним.
— Я уверен, господин капитан, что если бы сегодня утром я разбудил тебя и попробовал говорить о создавшемся положении, ты если бы и не вышвырнул меня, то, по крайней мере, дал после смены пять суток домашнего ареста. И, конечно, ты бы позаботился о том, чтобы никто ничего не знал о подкопе. Я не знаю, господин капитан, кому могла прийти в голову эта сумасшедшая мысль скрывать приближающуюся опасность и запретить нам не только противодействие, но даже наблюдения. Это мог придумать только тот, кто никогда еще не нюхал пороха на линии огня.
— Вини своего майора, — ответил Лантош.
В моих отношениях с капитаном произошла еще одна существенная перемена. Отпуская нас, полковник Хруна объявил:
— Господин капитан будет находиться в распоряжении господина лейтенанта Матраи и должен действовать по его указаниям.
Я думал, что Лантош удивится, будет протестовать. Нет, ни слова. И вот он сидит рядом со мной — капитан, которого подчинили лейтенанту. Но я не хочу командовать Лантошем. Он всегда был мне антипатичен, я считаю его не офицером, а спекулянтом и карьеристом, но все же у него на воротнике три золотых звезды.
Я полон самых противоречивых чувств. Чувству удовлетворения мешает беспокойство и сознание неопределенности. Меня не радует честь, оказанная мне командованием армии и дивизии. У меня такое ощущение, как будто я вступил со штабами в преступное соглашение против батальона, стоящего на минированной Кларе, батальона, о котором штабные господа не хотят даже и думать, хотя именно он, а не эрцгерцог, находится в опасности.
— Ну, а батальон? — спросил меня Эгри, когда я передал ему служебную записку, восстанавливающую его в правах солдата. Да, о судьбе батальона первым подумал дезертир Пал Эгри, а не эрцгерцог и не командир дивизии.
Мне казалось, что лошади топчутся на месте и мы не продвигаемся ни на шаг. Хотелось лететь, чтобы поскорее быть на месте, чтобы можно было ткнуть капитана носом в ужасный факт подкопа Клары, как тычут в кучу носом нагадившего щенка. Ритмично стучат подковы по белой ленте шоссе. Экипаж катится, а мысли там, впереди, где мои друзья, безымянные герои, простые сыны народа — фронтовые солдаты и их офицеры. С такими мыслями я мчался к Добердо. Лантош молчал и только перед Неуэ-Виллой спросил:
— Скажи, Мадараши запретил тебе контрдетонацию?
— Не только контрдетонацию, но даже наблюдение запретил.
— Гм…
— И это происходило не без твоего согласия, господин капитан. Майор Мадараши очень осторожный и предусмотрительный человек, он не решает вопросов наспех.