— Слушаюсь! — барон вытянулся и, повернувшись, вышел.
Керенский тоже встал и, выйдя из кабинета, направился по вестибюлю в сторону выхода. Сестра милосердия, дежурившая в коридоре, вскочила и бросилась к нему.
— Господин министр, доктор настоятельно рекомендовал вам уйти отдыхать. Иначе ваш организм не выдержит пережитого.
— Хорошо. Я только взгляну в окно.
Опершись о подоконник, Керенский задумался. За окном вечерело. Весна постепенно вступала в свои права, но очень и очень медленно. Временами моросил дождь, налетая на окна мелкой взвесью.
— Противно, господа, противно! — сказал вслух Керенский и, повернувшись, зашагал в комнату отдыха. Выпив предложенные сестрой микстуры, он подложил руку под голову и крепко заснул.
Утро наступило, как и всегда. Снова повторив про себя: «Время не ждёт!», Керенский заставил себя встать с кровати и, морщась от незначительной боли, стал одеваться. Нужно было появиться в правительстве, оправившись после очередного чудесного спасения.
Уже надоело вечно попадать под пули, но очевидно, что это будет не в последний раз. Надо ехать в Мариинский дворец и заявлять свои права на всё. Но сначала необходимо переговорить с Щегловитовым. До него вчера очередь просто не дошла.
— Мишка!
Ординарец быстро появился в проеме двери.
— Ищи Щегловитова и ко мне веди, а то вчера так и не смог с ним поговорить.
Не успел ординарец исчезнуть за дверью, как в кабинете разразился длинной трелью телефон. Странно, что он вообще стал трезвонить только сегодня. Не став ломать над этим голову, и так больную, Керенский поднял трубку.
— Керенский.
— Александр Фёдорович, вы живой?! Какое счастье!
Судя по голосу, это был князь Львов.
— Да, живее всех живых.
— Александр Фёдорович, мы вас все ждём, надо принимать меры, кругом сплошная анархия и хаос.
— Не знаю, Кирпичников мне об этом не докладывал, да и Рыков тоже. Обстановка на улицах контролируется, хаоса нет, это преувеличение.
— Да, но военное и морское министерство обезглавлены, генералы не знают, кто ими сейчас командует, и идёт война.
— Ну, покомандуйте вы, Георгий Евгеньевич, — резко бросил Керенский. Этот латентный гомосексуалист, толстовец, англофил и абсолютно бесхребетный человек уже начал его откровенно раздражать.
Князь абсолютно не умел ничего делать, только заседать и говорить банальности. Что Толстой, желая прославиться на весь мир, пресмыкался перед англичанами, охаивая собственный народ, что этот безвольный чиновник, который ничего не хотел делать.
— Что вы, что вы. Руководство армией взял на себя пока генерал Алексеев, а морским министерством — начальник морского генерального штаба контр-адмирал Кедров.
— Ну, вот видите. Я буду завтра, созывайте совещание. Я обязательно буду. Мне многое нужно сказать господам министрам. И, Георгий Евгеньевич, готовьте документы для моего вступления в должность военного и морского министра.
— Да-да, конечно, мы вас с нетерпением ждём. А то у нас тут хаос в правительстве полный. Все боятся последствий и того, что и до них доберутся революционеры.
— Хорошо, завтра в девять я буду в правительстве.
— Ждём-с!
Керенский опустил трубку на рычаги и, не снимая руки, задумался. Хотелось прийти завтра, сразу разогнать всю эту подлую кодлу и взять власть. Но…
Но не получится. Так грязные дела не делаются, надо работать, работать и ещё раз работать. В дверь постучали.
— Войдите.
В кабинет быстро вошёл министр юстиции Щегловитов, которого царь прочил в главу правительства.
— А, Иван Григорьевич! Наконец-то, а то я уже заждался вас.
— Заждался вас это я, Александр Фёдорович. Вы со мной хотели встретиться ещё вчера, но, видимо, вам было не до сук, ой, оговорился, недосуг.
— Ммм, а я и не знал, что вы умеете ёрничать и грубить, а, казалось бы, царский министр…
— В тюрьме научился, в ней плохому быстро учат.
— Да, не спорю. Но сейчас вы уже не в тюрьме и, кроме того, вы же не знаете, что случилось со мною вчера.
— Не знаю, — не стал отрицать Щегловитов.
— Вот! А в меня вчера стреляли и хотели взорвать, представляете? Некая девушка, в порыве революционного оргазма кинула в меня бомбу.
— Как, как вы сказали, оргазма? — не поверил своим ушам Щегловитов.
— Я сказал оргазма? — сделал вид, что удивлён, Керенский. — Нет, оговорился. Я имел в виду, что в порыве революционного экстаза или мракобесия, уж не уточнял. Но бомба была брошена в меня, и бомба разорвалась. Последствия налицо, то есть на лице.