Амеде Ашар
Доблестная шпага, или
или Против всех, вопреки всему
Часть первая
1. Кастор и Поллукс
Во времена, когда начинается это повествование, в год 16… от рождества Христова, в старинной провинции ла Марш не было врагов более непримиримых и одновременно друзей более задушевных, чем граф Арман-Луи де ла Герш и его сосед маркиз Рено де Шофонтен. На десять миль во всей округе не сыскать было ни единого ни горожанина, ни селянина, который бы их не знал, ни дворянчика, который не встретил бы их, вместе скачущими верхом на каком-нибудь местном боевом коне, ни разбойника, который не застал бы их сошедшимися в яростных поединках на лесных опушках. У этой парочки были все основания для того, чтобы прославиться подобно знаменитейшим героям мифологии и античности: граф Арман-Луи и маркиз Рено были Орестом и Пиладом и в то же время Этеоклом и Полиником. Они могли не задумываясь умереть один за другого — и не проводили дня, не вызвав друг друга на нескончаемую дуэль. Все то время, что не было употреблено ими на оказание взаимных дружеских услуг, они проводили в ссорах. Начинали они со слов сердечных, а заканчивали потасовками. А повелось это ещё с тех самых пор, когда мальчишками г-н де ла Герш и г-н де Шофонтен лазили по терновникам и собирали орехи в лесосеках.
Взаимные симпатии этих двух молодых людей благородных кровей происходили из большого сходства их вкусов и характеров, обусловленных к тому же одинаковым возрастом, ну а причиной антипатий стала их религиозная принадлежность: граф Арман-Луи был гугенотом, маркиз Рено — убежденным католиком. Один выступал под знаменем покойного адмирала Колиньи, другой за великого святого почитал г-на де Гиза. Вот почему шесть часов в день они обожали друг друга и шесть часов ненавидели. Остальное время дня они отдавали фехтованию, охоте, верховой езде. В поместье Рено говорили, что никто так хорошо не умел ездить верхом, как г-н де ла Герш, тогда как в поместье Армана-Луи считали, что, кроме г-на де Шофонтена, не было дворянина в округе, который бы так ловко владел шпагой, мизерикордией, протазаном и аркебузой. Граф переплывал реку точно лебедь, маркиз преодолевал овраги подобно косуле. Оба они сражались с одними и теми же быками; и если один не знал барьера, который мог бы его остановить, для другого и вовсе не существовало пропасти, перед которой он мог бы отступить.
Когда кому-то встречался на пути юный Рено верхом на коне, спешащим в деревню — было ясно, что торопится он к Арману-Луи; когда кто-то видел графа, с непокрытой головой пересекающим, как олень, вересковые заросли, — становилось понятно, что спешил он к маркизу. После чего их можно было застать обедающими на берегу ручья, когда они делились кусочком хлеба, братски запивая его свежей водой; вслед за тем, измученные дорогой, они спали рядом, бок о бок.
— Это Нис и Эвриал! — говорили про их дружбу знающие люди.
Но если назавтра на поляне слышались глухие удары дубовой ветки о кизиловую палку, пастухи кантона знали, что неразлучные друзья ссорятся не на шутку.
— Это Ахилл и Гектор, — так комментировали их поединки иные свидетели.
И никто и не помышлял вмешиваться в подобного рода стычки приятелей.
Гугенот и католик были почти одного роста, оба высокие, легкие, сильные, какими могут быть только два смелых парня, выросшие на просторах полей, прокаленные солнцем, обветренные, не боящиеся ни штормов, ни метелей, привычные спать на голой земле под открытым небом. Один — блондин с вьющимися золотистыми волосами, упавшими на мраморной белизны лоб, другой — брюнет с пышной черной шевелюрой, блестящие волны которой придавали мрачный и диковатый оттенок смуглому лицу; г-н де ла Герш походил на Эндимиона, ради которого богиня спустилась с Олимпа; г-н де Шофонтен — таков, каким художник-баталист изобразил бы грозного маршала Монлюка, облаченного в боевые доспехи. Вполне естественно, что Арман-Луи командовал всеми юными протестантами в округе, а Рено имел под своим началом всех католиков-сверстников десяти соседних колоколен, — и оба генерала не упускали случая столкнуть две непримиримые между собой армии. Различие черт их характеров становилось очевидным в столкновениях: Рено, готовый к атаке, всегда первый на передовой, стремительный, смелый и словоохотливый, как герой Гомера; Арман-Луи — упорный, непреклонный, быстрый в движениях, никогда не забывал, даже в самых суровых битвах, что он — капитан. Он командовал своими юными солдатами как опытными разбойниками; Рено выводил войско прямо перед противником и полагался на удачу, на случай, который он называл Богом фехтования. Но если он рассчитывал, что победа достанется тому, кто больше повергнет врагов, то он ошибался: победа почти всегда оставалась за Арманом-Луи, а маркиз, вдруг оказавшись один, без войска, разбитого и рассеянного по полю сражения, попадал в плен на поле битвы.
В четырнадцать лет г-н де ла Герш читал по-латыни «Комментарии» Цезаря; г-н де Шофонтен в свои пятнадцать с упоением погружался в удивительные приключения дона Галаора и рыцарские эпопеи Амади де Голь.
Для г-на де Шофонтена не было самоцелью с кинжалом в руке победить г-на де ла Герш, нет, ему все ещё хотелось обратить того в свою веру. Чтобы осуществить свою безумную затею и вырвать таким образом ещё одну душу из гнусных когтей Сатаны, он время от времени подпитывал себя набожным чтением, молитвами и схоластическими тезисами, небольшие фрагменты из которых он, случалось, запоминал. Иногда он даже заучивал наизусть несколько отрывков, которые, как полагал, со держали назидательное красноречие, и затем пересказывал их деревьям в саду.
В подобных «торжественных» случаях на огромное вишневое дерево, плоды которого он благоговейно обирал, возлагались обязанность представлять Армана-Луи. Рено обрушивался на него с неопровержимыми аргументами, — благо, дерево не могло и словом обмолвиться. Воодушевившись, Рено вновь и вновь сыпал аргументами и повторял сказанное, до отказа загружая память цитатами и набивая рот вишнями, — свидетелями его триумфа были только груши и яблони, в окружении которых стояло вишневое дерево.
— Каков твой ответ, проклятый безбожник? — кричал он. — Какую ересь можешь ты противопоставить этой диалектике? Я все же заставил замолчать тебя, я сломил тебя, уничтожил! Впрочем, порочность души твоей, отравленной духом Кальвина, такова, что ты будешь упорствовать в своих заблуждениях! Поди же и сгинь в геенне, отщепенец! Я не стану просить за тебя перед святыми, которых ты отверг, чтобы спасти твою душу! Изыди прочь, Сатана! Vade retro! — сказал он по-латыни, — И коли сгоришь там, in saecula saeculorum2, это будет прекрасно!
После чего ударом палки по стволу вишни он разряжал свой гнев и отправлялся искать настоящего ла Герша, продолжая при этом выкрикивать аргументы и бросать цитаты с горячностью, не допускавшей возражений.
Самым занятным, кстати, было то, что если бы г-ну де Шофонтену сообщили, что гугенот, его враг, слег и что у него был жар именно в тот момент, когда он желал ему сгореть в адском пламени, он тотчас изменился бы в лице и затрепетал бы, как осиновый лист.
В восхитительные часы, когда занимается рассвет, нередко случалось слышать его возбужденный громкий голос, доносящийся с поляны, на которой он только что увидел Армана-Луи, выслеживающего кроликов.
— Поди сюда, чертов гугенот! Пойди сюда, я сотру тебя в порошок! — кричал он. — Иди и сознайся, что ты всего лишь вонючий нечестивец; и пусть твоя ересь обратится в прах, пойми же наконец, что ты не более, чем проклятое богом ничтожество, которое годится разве что быть перемолотым на адской кухне! Иди, говорю тебе! И пусть лопнут от досады все гугеноты, твои кузены, увидев твой позор в нашей с тобой схватке!
Заслышав первые слова этой небольшой тирады, Арман-Луи вооружался дубинкой.
Он знал, как следовало осадить Рено и прекратить эту нескончаемую проповедь: Арман-Луи не вступал в высокопарную перебранку, на любые выпады неопытного проповедника он отвечал улыбкой и даже самые хлесткие его оскорбления он воспринимал с сарказмом. Рено становился пунцовым.
— Так ты посмеиваешься, мерзавец! Что ж, у меня есть подходящее средство, оно быстро уймет твою наглость! — заверял он.
И со сжатыми кулаками Рено бросался на противника, который, впрочем, вовсе не боялся быть отлученным от церкви и не собирался отступать перед неутомимыми проповедями Рено.