Арман-Луи — с этим именем она просыпалась и засыпала, и это умиляло берейтора.
Время и г-н де Шарней сделали все для того, чтобы не запрягать каждое утро лошадей, чего по-прежнему требовали все те же обстоятельства, и не тащиться по берегам Балтики через Германию, — а так и остаться в ла Марш ещё на шесть лет. Однажды вечером берейтор, по обыкновению, перед тем как лечь спать, сказал г-ну де Шарней: «Завтра уезжаем», а затем заснул — и больше уже не проснулся.
Перед смертью он успел ещё позвать и поцеловать плачущую Адриен:
— Скажете господину Парделану, что мы не приехали в Швецию не по моей вине, — тихо проговорил он. Потом, переведя взгляд на г-на де Шарней, сказал: — Я вверяю судьбу Адриен в ваши руки… Любите её как собственное дитя…
Это были его последние слова. После чего м-ль де Су вини заявила, что она отсюда никуда не уедет. Вот так и случилось, что четырехлетняя девочка-сиротка, которая только на неделю должна была остаться в замке Гранд-Фортель, прожила там до своего пятнадцатилетия.
Небольшой замок Гранд-Фортель, весьма обветшавшее строение, являл собой наполовину феодальный укрепленный замок, наполовину ферму, стены которой стояли на вершине при горка у входа в долину, утыканную множеством прудов и поросшую лесами. Две мрачные башни с бойницами, если смотреть из далека, придавали ему вид средневекового сооружения, однако такое впечатление от замка тотчас разрушалось при ближайшем рассмотрении, то есть при виде полузасыпанных рвов, хлева, притулившегося к крепостным стенам, а также новых каменных кладок над сводчатыми развалинами. Хозяйственные постройки располагались вокруг главной башни замка. Таков, каким он был теперь, Гранд-Фортель, от которого остались по сути развалины; он мог бы, однако, ещё выдержать атаку банды разбойников, а при хорошем гарнизоне из отважных бойцов — и отстоять замок.
Итак, в 162… году при замке жили г-н де Шарней, его внук Арман-Луи и м-ль де Сувини. Кроме того — дюжина слуг, а также батраки, конюх и лакеи. Конечно, это был не армейский корпус, способный внушить страх грабителям, шайки которых нападали на деревню, но тем не менее владелец замка был окружен таким уважением и заботой, что при первом звуке тревожного колокола сбегались все соседние крестьяне и все мелкопоместные дворяне, вооруженные вилами и аркебузами, из которых не стреляли со времен г-на де Мейна.
Арман-Луи был единственным отпрыском горячо любимой дочери, муж которой, г-н граф де ла Герш, умер на королевской службе, не оставив состояния. Вдовой графиня осталась в том возрасте, когда некоторые из её подруг ещё не собирались вы ходить замуж, и отец, г-н де Шарней, был по-прежнему её опорой; её печаль вскоре испарилась подобно тому, как высыхает и умирает зеленый колос, сожженный солнцем.
Всю свою любовь г-н де Шарней отдавал теперь единственному наследнику двух домов, то процветающих, то переживающих потрясения, но чести не ронявших, какие бы удары судьба не обрушивала на них.
Слишком ничтожны были теперь доходы г-на де Шарней — впрочем, ему принадлежали ещё кое-какие остатки роскоши, постепенно уничтожаемые в гражданских раздорах, — но всю свою изворотливость он употреблял на то, чтобы дать юному Арману-Луи блестящее военное образование. Он хотел, чтобы дворянин, начинающий свою жизнь, вошедший в неё под сенью гербов двух родовитых семей, ла Герш и де Шарней, был обучен всему тому, что знали и умели самые ловкие и опытные люди эпохи. Будучи человеком высокообразованным, сам он дружил прежде всего с книгой, впрочем, так же, как со шпагой. По своему образу и подобию воспитал он и сиротскую душу, которая доверчиво внимала ему во всем, причем учил всему только личным примером, в большей степени, чем уроками, сквозной мыслью которых было его собственное кредо: все земные блага — ничто в сравнении с честью.
— Если бы ты мог в свой предсмертный час повторить доблестные слова Франсуа 1-го: «Все потеряно, кроме чести», — часто говаривал он ему, — Бог благословил бы тебя, сын мой, как достойного человека.
В шестнадцать лет у Армана-Луи было железное здоровье: он легко переносил любые физические нагрузки — будь то скачки во весь опор на лошади, двадцать лье по опасным дорогам, или ходьба пешком на расстояния, которые свалили бы с ног самого выносливого; если усталость все же брала свое после тяжелого дня охоты, он забирался в вересковые заросли, чтобы отдохнуть, съесть корку хлеба с кружкой воды и засыпал, стиснув кулаки. Наутро он уже был свеж и бодр, как птичка, невесть откуда с зарей появившаяся на ветке. Он привык смотреть в лицо любой опасности: мог не задумываясь броситься в самую бурную реку или войти в горящую хижину, и не встречался ещё на его пути разъяренный зверь или вооруженный разбойник, в схватке с которым он бы не устоял.
Г-н де Шарней был доволен своим внуком: часто, встретившись с ним, он останавливался и, расплываясь в улыбке, морщинистой рукой гладил его по голове.
Однажды утром он не на шутку встревожился, застав внука залитым кровью. Арман-Луи уже добрался до поселка, когда вдруг взбесившийся голодный волк накинулся на стадо, возвращающееся с пастбища. Волк ринулся к нему, но отважный юноша, весь разодранный когтями зверя, не выпускал его из рук до тех пор, пока не задушил и, победителем, встал на трепещущее ещё тело хищника.
— Бог дал тебе жизнь, чтобы ты стал Человеком, — сказал тогда старик Арману-Луи.
Оружия в Гранд-Фортель собрано было предостаточно, и в случае надобности, его брали в арсенале, устроенном вдоль стен большого зала замка. Что же касается учителей, которые могли научить им пользоваться, то они проходили каждый месяц по дороге: офицеры, выслужившиеся из рядовых, уволенные солдаты, наемники, возвращающиеся на свою далекую родину, искатели приключений, ничего не имеющие при себе, кроме плаща и шпаги; с наступлением ночи они без стеснений просили приюта у хозяев замка, а в награду за ночлег, который предлагался от чистого сердца, охотно обучали всему тому, что знали, в частности, владению оружием. По вечерам перед большим камином, в котором горели дубовые чурки, они рассказывали походные истории владельцу замка и делились опытом, каким образом добропорядочному человеку можно выбраться из самого затруднительного положения. И все без исключения чужестранцы, посетившие замок, будь то простой солдат или дворянин, непременно восхищались великодушием и гостеприимством, а также учтивостью Армана-Луи. Его дружелюбное открытое лицо и решительный вид внушали доверие с первых слов знакомства с ним, но и при расставании никто ещё не почувствовал себя обманутым своим первым впечатлением: душа героя жила в сердце подростка Армана-Луи.
Г-н де Шарней был участником великих войн времен Генриха IУ, сражался против Лиги и г-на де Гиза, и не упускал случая, — как любят это делать старики, — чтобы не рассказать о тех давних событиях. И эта славная дедовская эпопея, история о короле, отвоевывающем свой трон со шпагой в руке, наполняла энтузиазмом душу гордого Армана-Луи. Потому он то же горел нетерпением смешаться с некой дерзновенной толпой, которая борется за правое дело — вот как пришел он к мысли о том, что ему следует хорошо владеть оружием, а позже к намерению примкнуть к юным гугенотам округи и вести войну против католиков, возглавляемых его соседом Рено де Шофонтеном.
3. Первые вздохи
Таким образом, Арман-Луи, ещё совсем недавно ученик, в один прекрасный день проснулся уже сложившимся бойцом, достигшим возраста, когда сердце стучит быстрее обычного, когда цветок, выхваченный и из-за корсажа блузки, держат, краснея, и когда цветок этот кажется ценнее всех сокровищ мира, а также когда вдруг бледнеют, заслышав девичий голос.