— Мы опять в монастыре Сан-Рупьер? — спросила ничего не понимавшая Диана.
— О! Почему меня не любят те, кого люблю я? — отвечала баронесса и её глаза наполнились слезами.
Текла, как мы знаем, умела лить слезы по любому поводу. Она прибегала к этому испытанному способу при каждом удобном случае. Слезы были ей к лицу. Они придавали вдове д`Игомер какой-то неотразимый шрам. В таких случаях она казалась особенно беззащитной и пользовалась этим. Текла умышленно и с удовольствием лицемерила, говоря с кузинами заискивающим голосом. При этом она преследовала цель показать герцогу Фринланду свое нежное отношение к кузинам и одновременно сыграть с ними злую шутку.
Баронесса мечтала достигнуть двойного результата: с одной стороны вызвать у своего покровителя отвращение к созданиям, отвергающим проявление внимания и доброты, а с другой — одеть вуаль добродетели и несчастья.
В то время, как м-ль де Парделан и м-ль де Сувини были помещены под присмотром в павильон, мадам д`Игомер несколько раз появлялась в слезах перед герцогом Валленштейном. Она не отвечала на настойчивые вопросы фельдмаршала, наконец, после долгих уговоров, Текла рассказала о своих несчастьях.
— Вы знаете, как я люблю мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини, особенно мадемуазель де Парделан. Вы знаете также, как я хочу, чтобы они были счастливы. Это мое желание побудило меня не пустить их ко двору шведского короля, откуда они вряд ли вернулись. В этом деле я представляю ваши интересы, но ни моя любовь, ни моя нежность не смогут до сих пор растопить лед наших отношений. Они отвергают все попытки подружиться с ними.
Говоря это, мадам д`Игомер поднесла свои маленькие и белые руки к глазам; герцог нежно отвел их.
— Вот в чем причина ваших слез… И вы до сих пор не оставили своих намерений?
— О! Я люблю их! И потом меня тревожит другое. Вы понимаете, что я пекусь о чистоте их душ. Я знаю, что кузины преданы двум молодым дворянам, я познакомилась с ними, когда была в Швеции. Чем они приворожили молодых женщин? Этого я никак не пойму. Тут замешано какое-то колдовство.
— Не пугайтесь! — отвечал Валленштейн. — Не лучше ли обратиться к астрологу Сени?
— Я не хотела вам говорить, — продолжала Текла. — В их манере чувствовать и воспринимать окружающее есть нечто такое, что каждый раз пугает меня. В этом я вижу влияние мистических сил. Ведь я помню девушек совсем маленьких и не узнаю их. Хочу направить их на верный путь — и не могу. Они постоянно сопротивляются мне. И ещё скажу вам, что руки мадемуазель де Сувини добивается один знатный человек.
— Вы говорите о знатном человеке. Кто он?
— Ваша светлость, когда на небе нет солнца, свет звезд проникает сквозь тучи!
— Имя звезды, которой предназначена племянница господина де Парделана?
— Барон Жан де Верт!
— И она отвергает его?
— Это ещё не все! Другой известный сеньор вздыхает о мадемуазель де Парделан и желает заполучить её руку.
— И как же зовут этого человека?
— Граф де Паппенхейм.
— Один из моих лучших командиров!
— Вот похвала, которую, я уверена, Паппенхейм не променяет даже на королевскую корону.
— Итак, он любит мадемуазель де Парделан? — спросил Валленштейн, целуя руку Теклы.
— Он обожает ее; но, как и её кузина, мадемуазель де Сувини в случае с Жаном де Вертом, мадемуазель де Парделан противится этому союзу.
— Вы правы, это упрямство ничем не объяснить, кроме как колдовством!
— О! Ваша светлость, эти две несчастные были воспитаны, как еретички…
— Можно было не обращать внимание на это, но мы не можем забывать о другом интересе — интересе империи. Мы не должны графине Маммельсберг позволить попасть в руки авантюриста. Я никогда не прощу себе этого. Я хочу счастья и для одной и для другой.
— О! Ваша государственная преданность не имеет границ! Эти мысли преследуют и меня! Я не сплю из-за них по ночам! Но силы мои на исходе…
Говоря это, Текла задержала свою руку в руке Валленштейна и погрузилась в глубокие раздумья. Герцог залюбовался молодой женщиной.
— О! — вдруг произнесла она, поднимая свою очаровательную головку. — я неоднократно приходила к мысли, что свет нашей религии очистит их души и девушки станут меньше противиться моим усилиям.
— О! У вас святые мысли. Тишина монастыря сможет усмирить их.
— Я вас правильно понимаю, что вы предлагаете, мой дорогой герцог, поместить одну и другую в монастырь. Там они скорее станут на праведный путь. Можно также пока поместить их под наблюдение набожного человека.
— Я дам вам по этому поводу совет. Когда благодушие уже ничего не может, когда возможности нежности уже исчерпаны, нужно прибегнуть к наказанию, как прибегают к железу и огню, чтобы выжечь траву и кусты на поле, где должен пройти плуг.
— Вы разделяете мои опасения. Я не хотела бы их лишить моей нежности. Доверите ли вы мне их? Сделаете ли вы меня их хозяйкой? Поручите ли вы мне их судьбу? Я сделаю все, чтобы добиться цели, которую вы ждете.
— Делайте все, как считаете нужным! Мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан в ваших руках.
Мадам д`Игомер вздохнула и произнесла вкрадчивым голосом:
— Пусть их счастье будет мне платой за мои труды!
Эта беседа решила судьбу двух пленниц. Но прежде, чем прибегнуть к строгостям монастыря, мадам д`Игомер решила прибегнуть к хитрости, окружив девушек удобствами и удовольствиями. Это была самая лучшая месть. Нужно было сначала развратить, прежде чем нанести удар.
С этого момента она вменила себе в обязанность сопровождать кузин на все праздники, устраиваемые при дворе Валленштейна. Прежние платья девушек были заменены на богатые и роскошные наряды. Все, что могло радовать глаз, было предложено пленницам. Диана и Адриен постоянно находились в атмосфере удовольствий: музыка, танцы, фейеверки, охота постоянно сменяли друг друга; им оказывали внимание несколько знатных особ.
Каждый вечер Адриен и Диана возвращались к себе, измученные и утомленные. Правда, нужно отметить, что их ничто не могло сломить. Их простота и прямота преодолевала все ловушки. После шумных праздненств во дворе Валленштейна они становились на колени и молились. Хитрость мадам д`Игомер не удалась.
Тем временем великий маршал вернулся с поля боя. Он был очень расстроен поражением своих войск. Он видел сам, как его кирасиры падали под ударами драгун. В гуще сражения Паппенхейм столкнулся с Шофонтеном. Под натиском шведов его войска отступали. И как он может теперь отдать своему счастливому противнику ту, которая находится в его руках!
— Нет! Нет! — повторил Паппенхейм, — он победил меня, теперь моя очередь отомстить ему.
Воодушевленный своим решением, он прилагал все усилия, чтобы заполучить сердце мадемуазель де Парделан, хотя он отлично помнил об обещании, данном Шофонтену.
Природная верность мадемуазель исключала мысль об измене, и, порученная графу Арману-Луи, она свято верила в его порядочность.
— О! Я не знаю, чего я боюсь больше, — говорила Диана Адриен, — суровости и жестокости Жана де Вирта, или галантности и хитрости Паппенхейма!
— Объясни! — просила Адриен.
— Недавно он пришел ко мне: я протянула ему руку, он взял её и вдруг бросился на колени. Я так удивилась, что не могла произнести ни слова. Граф заявил, что любит меня, что ничто не помешает ему любить меня всегда, и, чтобы быть со мной, он готов на все. Я поняла по его глазам, что он ни в чем не виноват. Это происки мадам д`Игомер. Это она отдала нас Жану де Верту и Паппенхейму. Теперь мы, как в тюрьме. Пусть Бог нас спасет!
Чутье подсказывало Адриен то, что Диана не ошибалась. Она поняла наконец, что в этих условиях, где все, казалось было подчинено удовольствиям, им, в конечном итоге, было приготовлено тяжелое испытание. Окружающий мир был закрыт для них; ни одни звук, ни одно слово не должно было ускользнуть от часовых Валленштейна. Одетые в шелка, покрытые бриллиантами, осыпанные золотом, на самом деле девушки вели жизнь рабынь. Они не знали, помнят ли о них за стенами дворца.
Однажды вечером, на балу, мадам д`Игомер подошла к Диане, которую вот уже несколько дней называла графиней Маммельсберг. В это время девушка, сидя на диване, грустным взглядом наблюдала за толпой куртизанов, фланирующей по залу, залитому огнями.