Наскоро поев и сделав добрый глоток здравура, Клаус поспешил продолжить путь. Ему хотелось поскорее выбраться на чистое место. Юный дровосек не верил, что всю дорогу ему будет попадаться один бурелом. Правда, пока что лес становился только хуже. Пропала молодая поросль, теперь вокруг были лишь мертвые деревья. Трухлявые стволы обросли громадными осклизлыми грибами. В толстом слое палой листвы все время что-то подозрительно шуршало. Даже солнечные лучи не могли пробиться сквозь затхлую хмарь, что висела над этим проклятым местом. Ничего другого, кроме того, чтобы неустанно продвигаться вперед, Клаусу не оставалось.
И он шел, обходя самые гиблые места, стараясь сохранить направление. Хотя в быстро сгущающихся сумерках делать это было все труднее и труднее. Подступала ночь, и Клаусу стало ясно, что ему придется заночевать в этом мерзком лесу. Он начал обшаривать окрестности в поисках сухих веток, но набрал их до обидного мало. Хорошего костра из этой горстки не разведешь. Разве что для того, чтобы не чувствовать себя в этих гнилых зарослях червяком, забившимся под кору. Юноша сложил веточки шалашиком, высек из огнива искру и, когда трут вспыхнул, поджег собранный с таким трудом хворост. Как он и предвидел, костер прогорел быстро, и беспросветная мгла обступила его со всех сторон.
Впрочем, не совсем беспросветная. Присмотревшись, Клаус увидел красный мерцающий огонек, не похожий на свечение гнилушек. Они светят холодно и ровно, без подрагивания и переливов. Неужели кто-то набрал достаточно хвороста, чтобы разжечь в этом лесу костер? Юный дровосек принюхался. К запашку гнили примешивался и запах дыма, а также чего-то съестного. Клаус не был голоден, но сидеть в одиночестве в сырой тьме было настолько неуютно, что он немедленно поднялся и побрел на свет чужого костра. Идти пришлось долго. В темноте бурелом казался и вовсе непроходимым. Юноша несколько раз терял огонек из виду и снова находил его. Тот словно заманивал блуждающего во тьме путника в колдовские дебри.
Когда Клаус уже начал терять терпение и хотел было махнуть рукой на это обманчивое мерцание, вдруг перед ним открылась поляна, а на ней… Нет, вовсе не костер. Юноша понял, что обманулся. Красный свет лился из единственного окошка неказистой хижины, что притулилась посреди поляны. У дровосека от сердца отлегло. Думал, обман какой-нибудь, колдовской морок, а оказалось, жилье. И дымом не зря пахнет — вон он вьется над трубой, заслоняет звездное небо. Если постучаться, неужто не пустят одинокого путника? Клаус подошел к хижине. Она была настолько низенькой, что он мог дотянуться до края крыши.
Чтобы постучать в окошко, затянутое тусклой слюдой, юноше пришлось наклониться. На стук откликнулись не сразу. Наконец скрипнула дверь, и раздался хриплый, пришептывающий голос:
— Кого это по ночам нелегкая носит?
Юноша обогнул хижину и увидел согбенную фигуру на крылечке. Мужчина это или женщина, в тусклом свете звезд разобрать было невозможно.
— Меня зовут Клаус, — второй раз за сегодня назвал себя дровосек. — Я иду к Разлучной горе. Разрешите у вас переночевать.
— К Разлучной горе, говоришь… — прошипела фигура. — Заходи тогда. Брошу тебе рогожку в углу.
Дверь распахнулась во всю ширь, и красноватый отблеск лег на лицо говорившего. Клаус увидел глубоко запавшие глаза, морщины и большой крючковатый нос, нависший над подбородком, из которого торчала редкая седая щетина. На голове красовалась старая мятая шляпа с большими полями и заостренной тульей. Тело укутывал бесформенный балахон. Так что юноша снова не понял, кто перед ним — старик или старуха. Пожалуй, все-таки старуха. Она — или все-таки он? — посторонилась, пропуская незваного гостя в дом. Клаус благодарно поклонился, сняв свою шляпу с ястребиным пером, и вошел. И сразу же увидел тлеющий огонь в очаге, тот самый, что служил ему путеводной звездой в этом гнилом, объятом ночной тьмой лесу.
Над очагом висел большой котел, в котором булькало пахучее варево. Под низким потолком были развешаны пучки трав и какие-то бесформенные, тускло отблескивающие куски кожи. Мебели в хижине почти не было, если не считать застеленного лоскутным одеялом ложа, грубо сколоченного дощатого стола да пары табуретов. На стенах висели полки с посудой и различной утварью. Зато в дальнем углу громоздился большой открытый сундук. Сзади хлопнула дверь — это вошла хозяйка. Да, теперь Клаус отчетливо видел, что это древняя старуха, в движениях которой еще сохранились следы былой женственности. Словно не замечая гостя, бродила она по своему обиталищу и что-то бормотала себе под нос.