— А может, и больше, — пожал плечами гоблин. — От Мизарди еще никто живьем не уходил.
— Кто это — Мизарди?
— Хозяйка здешняя, а может, и хозяин. Никто не знает, какого она роду. Колдовство у нее сильное. Полсвета зачаровала.
— А девушки здесь есть?
— Нашел о чем думать, — хмыкнул Тихт. — Девок ему подавай… Есть, да не про нашу честь. Девок плененных Мизарди у себя в темнице держит под башней Отмороженной. Там их фурии стерегут.
— Что еще за фурии?
— Я гляжу, совсем ты ничего не знаешь… — вздохнул старый узник. — А туда же… Фурии — это такие полулюди-полузвери. Твари они безобидные и услужливые. Вот их Мизарди при себе и держит. Ладно, чего это я тебя задарма просвещаю? Дашь чего?
— Монеты у меня есть узборские, — ответил Клаус. — Возьмешь?
— Спрашиваешь! — оживился Тихт. — За монеты мне стражники все что хошь принесут. Только добавь к ним еще и шляпу. Лысина мерзнет.
— Это в такую-то жару?
— Старость… — понурился гоблин.
Как ни жаль было подаренной матушкой шляпы, но старика еще жальче. Даже представить страшно, что Тихт провел в заточении едва ли не в три раза больше, чем он, Клаус Берг, прожил на свете! Дровосек снял свою старую шляпу с ястребиным пером и протянул гоблину, который немедленно напялил ее на свою лысину. В шляпе и лохмотьях он стал выглядеть еще более жалким. Тогда Клаус снял с себя и куртку. Облачившись, Тихт протянул к добряку тощую руку и выразительно потер большим пальцем по указательному. Дровосек удивленно посмотрел на него, но, спохватившись, вынул из-за пазухи кожаный мешочек с золотыми. Старик схватил его, высыпал блестящие кружочки на костлявую ладонь и быстро пересчитал. Вернув монеты в мешочек, он спрятал его у себя за пазухой и сказал:
— Пойдем, парень, я тебя накормлю, покуда вся орава не явилась.
Он усадил Клауса за стол, куда-то скрылся и вскоре вернулся с миской, полной серой комковатой каши. Юноша схватил деревянную ложку и в один миг опустошил посудину. Каша была водянистой и почти не соленой, но дровосеку, который давно уже ничего не ел, она показалась самой вкусной из всех каш, какие он когда-либо ел. Тихт наблюдал за ним почти с отеческой заботой, затем снова куда-то пропал и вскоре принес ломоть хлеба с тонким кусочком сыра и полную кружку. Дровосек в один миг проглотил хлеб с сыром и пригубил содержимое кружки. Это оказался сильно разбавленный эль, но Клаус ему обрадовался так, словно его угостили драгоценным бризандийским вином. Был это ужин или уже завтрак, сказать было трудно: в подземных вместилищах что день, что ночь — все едино, и юношу начало немедленно клонить в сон.
Заметив это, старый гоблин вытащил его из-за стола, как ребенка, за руку и подвел к полатям, покрытым замусоленными тряпками. Не спрашивая разрешения, дровосек повалился на них и тут же уснул. Он спал глубоким сном совершенно измотанного человека. Его можно было сейчас ограбить до нитки, он бы и ухом не повел, но старейший узник Разлучной горы не был воришкой. Он лишь забрал у спящего заплечный мешок, снял сапоги и уволок все это в свой угол, где у него, как у самого бывалого пленника, был особый тайник. В этом тайнике Тихт спрятал не только снятое с юноши, но и то, что тот ему подарил, включая куртку, шляпу и мешочек с монетами.
Незачем было, чтобы другие сидельцы увидели такое богатство. И сделал он это очень вовремя. Стих рев пламени в плавильных печах, перестали звонко бить молоты и тюкать молотки. Пленники завершили работу и устремились к своей казарме, где их ждал скудный обед. Гоблин, который был на должности кашевара, спохватился, кинулся на кухню, откуда с трудом приволок большой котел. Со скрипом отворилась калитка, и в казарму гуськом потянулись покрытые копотью и потом работяги. Они сгрудились возле большой бочки с водой, дабы умыться перед тем, как сесть за стол. Спящего новичка никто из них поначалу не заметил.
Глава двадцать третья. Хитрый глаз наметан
Клауди уже начала опасаться, что фурии предпочитают жить в темноте, но, к счастью, это оказалось не так. Выяснилось, что они намеренно погасили все освещение, когда сверху, из Отмороженной башни упала очередная, как они называли, «птичка» Мизарди. Фурии были существа робкие и обидчивые, к тому же превосходно видели в темноте. Поэтому, когда к ним сваливалось что-то из башни, они сразу задували свечи, дабы беспрепятственно рассмотреть «новую птичку», и, лишь убедившись, что та не клюется и не царапается, зажигали свет. Впрочем, они пощадили глаза девушки, свалившейся на их головы, и зажгли поначалу лишь одну-единственную свечку. Едва затеплился ее огонек, Клауди смогла рассмотреть тех, кто встретил ее притворными угрозами.