Привык.
Папа с недавних пор обожал скидывать на меня все грязные, мерзкие обязанности. Вроде подписи смертного приговора. Наверное, потому что палача всегда очень любят.
В общем, главный судья торчал у меня сутками.
— Ваше Высочество, вот, ещё один приказик подпишите.
— Кто? — мрачно спрашиваю я, макая перо в чернильницу и высматривая пустое место для подписи.
— Вор, госпожа, — откликается судья, следя за пером, как завороженный.
— А почему тогда смертник? — удивляясь, поднимаю взгляд от документа. — Он что в сокровищницу залез?
— Нет, госпожа, — судья пытается улыбнуться. — Он полез под карету Её Светлости герцогини Акнейской.
А, ещё одна папина пассия. Ну да, ну да. А парню, поди ещё и от коней досталось. А воровство тут у нас как отягчающее обстоятельство…
— Вот и пусть поскорее сдохнет, — пробормотала я, подписывая документ. Всё равно бедняге не жить, герцогиня весьма злопамятна. Что вы, кто-то с её дороги не убрался!
Мне показалось, или этот хмырь у двери на меня как-то странно при этом посмотрел? Тоже мне, защитник слабых и обиженных!
А я что, похожа на борца за справедливость?
Айлинсфиль ночью, когда Её Высочество спала, и на карауле у её двери стояли заклинания, специально отправился посмотреть на приговорённого. Ему просто стало интересно, кого принцесса, выглядящая как испуганная, озлобленная девочка, способна так легко отправить на смерть.
Заключённый оказался совсем мальчишкой. Айлинсфиль ему и четырнадцать бы дал с натяжкой. Худенький, рёбра сквозь арестантскую рубаху торчат. Впрочем, многого телохранитель Её Высочества просто не разглядел. Сложно рассмотреть детали, когда мальчишку ногами месят два дюжих стражника, а тюремщик смотрит на это и пьяно улыбается.
Возвращаясь к апартаментам Её Высочества, Айлинсфиль размышлял, знала ли о происходящем принцесса?
Или ей действительно было всё равно?
Папа с братиком всегда обожали балы. Ещё бы, дамы липли к венценосным особам мужского пола, как мухи. А вот меня кавалеры избегали. Сначала — чтобы не впасть в немилость у папочки. Теперь, думается, просто боятся.
Надо ли говорить, что балы я всегда считала пустым времяпрепровождением?
Ну правда, для чего всё это — наряжаться, таскать украшения, длинное и обязательно открытое платье, причёску делать? Точнее, для кого? На балу же ведь и договор ни с кем не пообсуждаешь — все послы напиваются или за красоткой какой-нибудь следят… Глупо.
Зато братик ко мне приставать обожает. Папа у нас всё-таки король, так что ответить надоедливому старшему братишке я могу только устно. Тем более, пьяному. А иногда так в морду двинуть хочется! Ну и пусть не умею — специально для этого гада смогу.
В общем, на балу я обычно (когда брат не пристаёт) скучаю.
Теперь мы скучаем вдвоём: я и телохранитель. Я у стеночки — и он у стеночки в метре от меня. Идиллия. Я с бокалом — и он с бокалом. Вино, кстати, сам притащил. И поделился. Нет, не ухаживает, просто это входит в его обязанности.
Только косится как-то странно в мою сторону. Может, удивляется, что я на балу книжку читаю? Так что тут ещё делать?
— Ваше Высочество, вам снова нет дела до нас, бренных обитателей этого мира? — раздаётся неприлично рядом знакомый голос. И запах перегара.
Ну как же, граф Дайский, лучший друг моего братишки. А так же лучший собутыльник и лучший бабник. Слывёт, кстати, образцовым рыцарем.
Может, мои понятия о рыцарстве ненормальные?
— Сгинь, — буркнула я, внутренне собираясь. Где граф, там и братик, чтоб он провалился! И желательно в бездну, да подальше.
— Ах, Ваше Высочество, ну зачем вы так? — в притворном расстройстве граф всплёскивает руками. — Не отвергайте меня!
Я вздохнула — запах перегара шибанул в ноздри. Захлопнула книжку.
— Если ты сейчас же отсюда не уберёшься…
— То что? — о, а вот и братик пожаловал. Дождалась. — Что ты сделаешь, кисонька?
— Захлопнись! — прорычала я, отгораживаясь книжкой. Бесполезно.
— Что-то ты больно смелая стала последние дни, — ухмыляется братик, хватая меня за руку. Больно! Опять синяки останутся, гад! — И не хочешь никого… Интересно, почему? — братишка словно невзначай косится влево, на спокойно стоящего телохранителя. — Неужто для него себя бережёшь? Ой, крошка, зря, на тебя даже последний нищий не позарится, шлюха армейская.