— Эх, молодёжь, да что ж тут непонятного! Сердечко, оно бьётся так: тук-тук. И трепещет иногда. У иных — аж заходится. А у неё, — старичок снова ткнул в неподвижную Илию клюкой, — ровненько бьётся. Всегда — ровненько. Значит — спит. Понимаешь?
Айлинсфиль неопределённо пожал плечами.
— Э-э-эх! — махнул на него рукой старичок. — Доброты она не видит, вот чего! Доброты, заботы и дружбы не понимает. А это — как с сердцем каменным жить. Тяжело-о-о!
Айлинсфилю вдруг вспомнилось, что болтают про Илию: чёрствая, жестокая… ледяная.
— Вот сердечко её и оттает, — улыбнулся старичок, словно прочитав его мысли. — Только не сразу. Но ты, главное, за неё не беспокойся. Лучше скажи, молодец, ты в карты — умеешь?
Водяницы оказались нагими, грудастыми и наглыми.
И всё это у них зашкаливало — просто гипер.
Нагие — не как во дворце: тряпками, пусть и прозрачными папины любовницы закрывались, когда я к нему в спальню врывалась. Тут дамочкам абсолютно параллельно было — кто рядом, с кем и сколько. А, и да — в каком состоянии.
Хуже — мне тут же предложили присоединиться!
С родным братом?!
С… этими?!
В общем, когда я, странно просвечивающая и вообще призрачная, возникла среди этой вакханалии, вечеринка у «дев, до срока умерших» была в самом разгаре.
Что б мне так умереть!
Утопиться что ли? Знать бы, что после смерти такая стану: бесстыдная, волосы до пяток и зелёные, словно водоросли, глаза громадные, и грудь… и бёдра… Как там папочка про таких говорит: «Сливки с сахаром»?
И похожи — словно близняшки.
Штук сто.
А в центре — братишка. Тоже — обнажённый… и глаза такие — навыкате. В общем, видок — как после новомодного наркотика.
Кажется, сто штук — даже для него много.
Девицы, поняв, что присоединяться я не желаю, решили не отвлекаться от процесса. И я-то думала они его… того… ну, что благонравной принцессе, пусть и наследнице, знать необязательно, даже нежелательно.
Щас! Они его… поили.
— Давай, касатик, ну ещё кубок… ну, за папу, — шептали они и вились вокруг братишки, как мальки вокруг куска хлеба. — А теперь за маму…
— Это… зачем? — вырвалось у меня.
Ближайшая водяница удивлённо обернулась.
— Как — зачем? Чтобы жабры выросли.
Гениально! И как я сама не догадалась, а?
— То есть жабры вырастут…
— Если сто кубков тины выпить, — отмахнулась водяница. — Неужто не знала?
Мда… А глазки у братика так и закатывались, так и закатывались. Слейрс дёргался, норовил вырваться, отплёвывался. Но как-то вяло. И не эффективно.
— А теперь за сестричку…
Интересно, всю родню начиная от легендарного Элия-основателя они уже перебрали?
На «сестричке» Слейрс дёрнулся особенно истово и на мгновение уставился на меня. Правда, быстро обвис и забулькал, захлёбываясь.
Я поёжилась, стряхивая оцепенение.
Отвернулась — сзади водяниц и нет совсем, а тропка ниточкой вьётся, манит.
Я пошла, было к ней, но тут перед глазами неожиданно возник отчаянный взгляд Слейрса. Не просящий — братишка ничего не ждал от любящей сестрёнки, это и так понятно. Но что-то там внутри него — не в голове, а сердце, наверное — молило: помоги!
И это тот же братик, который вечно задирал меня на балах. Братик, постоянно только и думающий о том, как бы устроить мне какую пакость. Братик, люто, до подкорки ненавидящий сестрёнку.
Но — помоги.
Не я послушалась — моё тело. Я думала ещё, поверить ли этому взгляду — единственному проблеску братишкиной души за годы и годы.
Тело не раздумывало: я очнуться не успела, а уже шагнула в клубок водяниц, настаивающих на ещё одном кубке, ну маленьком, ну ничего страшного же… Зато — навеки вместе.
Брат не хотел «вместе». Брат жаждал вырваться. И я стянула еле заметные на мне перчатки и ударила по извивающемуся клубку — тяжело это, без касания, без хоть сколько-нибудь маленького контакта. Тяжело — но я справилась.
Девицы, противно визжа, подались назад, проклиная меня, на чём свет стоит. Ну а я потащила мгновенно потерявшего сознания братишку к тропе.
Боги, я помогаю… Этому… Ничтожеству?!
Не верю!!!
Но я тащила его — и девицы туманом таяли у нас за спиной, крича что-то про жабры и «вместе — навек».
Тогда в голове впервые мелькнула мыслишка: «А не ошибалась ли я насчёт брата — всё это время?».
Ну, нет. Конечно, нет.
— Ох, утречко уже! — потянувшись, вздохнул старичок, скидывая карты. — Поздненько, домой пора. Ну, бывай, молодец!