Как возрадовался Ювеналий, когда в начале зимы ему предложили отремонтировать шхуну. Работа в пароходных мастерских обещала постоянные связи с рабочими. Он снова окунется в привычную среду, создаст кружки. Да и по обыкновенной работе истосковался.
«…С этого периода и начинается фактическая работа подполья. В завтраки и обеды тов. Мельников прочитывал вслух несколько газет, где искусно между строк прибавлялось другое. Стал объяснять разницу между трудом и капиталом, по возможности в легальной форме. И вот этим-то он и привлек порядочную группу лиц из разных цехов. Тут были плотники, конопатчики, котельщики, слесари, судовая команда и чернорабочие… Однако такая работа долго продолжаться не могла. Заведующий ремонтом, замечая, что среди рабочих ведется политическая работа, стал под тем или иным предлогом отсылать в город Мельникова, лишая его этим возможности использовать свободную минутку для бесед с рабочими, а вскоре после этого появился возле доков и полицейский пост».
Вот тогда-то Ювеналий и вспомнил о своей школе-мастерской в Киеве. Почему бы в Астрахани не использовать киевский опыт? Рабочие, которые ремонтировали вместе с Мельниковым шхуну, уже были на примете у полиции. Но Ювеналий теперь имел прочные связи с астраханским пролетариатом. Первый кружок, наподобие киевской школы, он создал в основном из рабочих завода Митрофанова. Мечталось: пройдет несколько месяцев, и его, теперь уже астраханская, школа выпустит первых подготовленных пропагандистов-агитаторов. Они будут работать на астраханских заводах и фабриках, и правда о справедливом социалистическом устройстве жизни будет распространяться все шире и шире. Какое-то время он снова чувствовал себя молодым и сильным. Словно возвращались «лукьяновские» годы, его лучшие годы, когда было так много сделано.
Тогда, в Киеве, жизнь его круто изменил неожиданный арест.
Здесь, в Астрахани, — болезнь.
Первые недели Ювеналий пусть из последних сил, но продолжал заниматься с рабочими. Потом от занятий пришлось отказаться. Но нет, так легко он не сдастся. Он будет жить, будет бороться. Время-то какое! Владимир Ульянов вернулся из ссылки, сплачивает революционное движение. Скоро правительство не сможет не считаться с социал-демократией.
Шхуну он отремонтировал, хватило сил. Не хватило сил прийти в доки, когда шхуну снова спускали на воду. Крыши домов скрывали от его глаз голубой волжский простор и шхуну у берега — шхуну, которая еще помнила тепло его пальцев. Это он, Мельников, решил для устойчивости добавить ей боковые кили. Разыскал нивелир, правда испорченный, пришлось ремонтировать. На ветру, на морозе ремонтировал шхуну, ползая по мерзлой земле и на коленях и на брюхе. Вскоре почувствовал себя совсем больным. Рано или поздно, а веревочка, на которой висит слишком тяжелый для нее груз, рвется. Так и силы его, Ювеналия.
Взявшись обеими руками за подоконник, Ювеналий смотрел слезящимися от напряжения глазами на крыши домов, освещенные утренним солнцем, а видел шхуну, которая медленно, и потому немножко грустно, плыла по синей волжской воде — к морю… Сын приоткрыл дверь:
— Папа, ты уже не спишь, к тебе можно?
— Как будто он спал! Разве можно назвать сном это полуобморочное бдение в сонном доме, сонном городе, сонном мире, когда от одиночества, безнадежности, усталости мозга (мозг устает думать, мозг хочет забыться, это еще страшнее, чем усталость тела) временами кажется, что ты — заживо погребенный… Переплыть через такую ночь по волнам боли и удушья — чего это стоит! Но Ювеналий взял себя в руки и весело (голова раскалывалась и туман перед глазами) улыбнулся навстречу сыну:
— Конечно, не сплю, сынок! И жду с нетерпением, когда ты расскажешь мне о шхуне.
Мария с детьми ходила в доки — посмотреть, как отчалит от причала шхуна, которую он возвратил к жизни. Вместо него ходила.
— Папа, я видел твой корабль. На нем такая большая машина, точно как ты рисовал. И живая, дышит. Я ее тихонько спрашиваю: «Машина-машина, кто тебя вылечил, когда ты заболела?» А машина отвечает: «Твой пана вылечил»…
— Не только папа, но и ты ведь помогал мне.
— Я — немножко, я — маленький, а вырасту — буду много-много помогать тебе. Мы сделаем вместе большой корабль…
— Может, и в самом деле механиком будешь, — задумчиво произнес Ювеналий, кашляя в сторону. Он уже боялся заразить мальчика, он уже не верил врачам, которые до сих пор утверждали, что у него не туберкулез, даже Марии не верил. Мария его жалеет, правды не говорит. Мальчик радостно закивал кудрявой головкой: