А вот и еще гости — рабочие из кружка на станции Киевской городской железной дороги. Он пропагандировал в этом кружке по поручению Рабочего комитета. Рад вас видеть — Кузьма Морозов, Яков Овчаренко… Даже товарищи из Харькова приехали проведать его; мы тогда только начинали, в Харькове, только подходили к марксизму, нужно было пройти через тюрьму на Холодной горе и петербургские «Кресты» — наши тюремные университеты — и через многое другое, чтобы стать убежденными марксистами, но Харьков навсегда останется, как первая любовь, светлым воспоминанием.
Помнишь, дорогой Владимир Перазич, как воевали мы с клопами и тюремщиками на Холодной горе? Как я рад, что снова тебя вижу, а мне передавали, что ты — в эмиграции. Ты не знаком с моими киевскими товарищами? Это рабочие из мастерских пароходства, я помог им организовать забастовку. А вот и первый Рабочий комитет Киева, в полном составе, а эти люди печатали первый номер «Рабочей газеты», а те созывали в Минске Первый съезд Российской социал-демократической рабочей партии.
Как много хороших людей собралось сегодня у него, Ювеналия Мельникова! Может, и его искреннее слово помогло им стать такими честными и мужественными, тогда он жил недаром, нет недаром.
— Товарищи мои дорогие… я немножко расхворался… не обращайте внимание делайте свое пролетарское дело… один человек в нашем деле ничего почти не решает, решают массы, и решат скоро, верю в это… А от меня попов гоните, не хочу попов! Не был я рабом человеческим, не хочу и божьим рабом быть, даже после, после всего… Как горячо глазам от красного цвета, красные знамена на улицах, много красных знамен…
Солнечным апрельским утром девятисотого года на Безродную улицу — неподалеку от астраханских доков — шли и шли печальные люди- Адреса не спрашивали: дом на рабочей окраине, где последние месяцы жили Мельниковы, давно стал своеобразным революционным клубом. Но впервые эти люди собрались здесь среди бела дня: политические, высланные из Петербурга, Москвы, Риги, Варшавы, Киева, рабочие судоремонтных мастерских, астраханских заводов и фабрик. Собрались и увидели, как их много, и силу свою ощутили. Их свела вместе смерть человека, который согревал словом своим живые души города, — смерть революционера, рабочего Ювеналия Мельникова.
Гроб с телом умершего вынесли из дома, подняли на плечи. Попов на похоронах, как и завещал Мельников, не было. Вместо молитв пели революционные песни. «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» — печально и грозно звучало над городом.
То были первые гражданские похороны в Астрахани и первая политическая демонстрация…
На кладбище путь процессии преградил сторож:
— Похоронная есть? В церкви отпевали? В какой?
— Покойный был неверующий.
— А раз неверующий, уходите с кладбища! — набросился сторож. — У нас недозволено хоронить неправославных. В степи закапывайте!
Ювеналия Мельникова похоронили за кладбищенской оградой, в степи, где испокон веков хоронили еретиков.
А через несколько недель, в июне 1900 года, Владимир Ильич Ленин навестил в Уфе Надежду Константиновну Крупскую и встретился с социал-демократами, прибывшими из других городов. На встречу с Лениным нелегально приехала из Астрахани и политическая ссыльная Лидия Книпович. Владимир Ильич беседовал с революционерами о предполагаемом издании «Искры», договаривался о шифре, адресах, связях.
Следующей весной, уже в Мюнхене, Ленин прочел только что написанное письмо Крупской к Лидии Книпович в Астрахань и сделал к нему приписку:
«Каким образом думаете Вы поставить «Искру» в России? В тайной типографии или в легальной? Если последнее, то напишите немедленно, имеете ли определенные виды: мы готовы бы обеими руками ухватиться за этот план (возможный, как нас уверяли, на Кавказе) и средств он потребовал бы немного. Если первое, то примите во внимание, что в нашем листе (4 стр.) до 100 тысяч букв [и это в месяц!]: сладит ли с этим тайная типография?? Не убьет ли она с чрезмерно большим риском тьму денег и людей?? Не лучше ли направить эти деньги и силы на транспорт, без коего все равно России не обойтись».
Начиналось новое, двадцатое столетие и новая революционная эпоха…