Они сошли с дрожек и долго плутали по кривым улочкам. Лишь теперь Ювеналий рассказал Андрею о том, что произошло с ним в первые недели заключения в «Крестах». Его вдруг вызвали в тюремную контору и сообщили, что разрешено свидание с невестой. Ювеналий промолчал, но сердце радостно забилось: вдруг администрация ошиблась и это его Ганка! Но в крохотном закоулке, перегороженном металлической сеткой, куда его привели, он увидел молоденькую девушку. Незнакомка бросилась к нему, словно к родному, прижалась к решетке, а глаза выразительно, заговорщически смотрели на узника. Ювеналий за годы работы в харьковских и ростовских рабочих кружках привык к неожиданностям и понял, что ему нужно играть влюбленного. Свидание было недолгим и единственным, потому что начальство вскоре установило, что заключенный № 826 (фамилий в тюрьме старались не называть) женат, а значит, и свиданий с «невестой» быть не может. Однако девушка успела тогда назвать Мельникову несколько явок в Петербурге… И вот через какой-нибудь час по выходе из тюрьмы недавние арестанты отогревались у самовара в гостеприимной рабочей семье. Андрей в тот же день уехал домой, а Мельников остался — хозяин квартиры сказал, что с ним хочет встретиться Федор Васильевич.
Федор Васильевич появился поздним вечером. Поношенные пальто и шапка, сапоги с высокими голенищами, но опытный глаз Ювеналия сразу заметил — студент.
— Не буду таиться перед человеком, только что «выкрещенным» в питерских «Крестах». Давайте знакомиться: Бруснев Михаил Иванович.
— Ювеналий Дмитриевич Мельников.
— Вас горячо рекомендовали харьковские товарищи. Поэтому мы и «невесту» послали. Оказывается, вы женаты. Жена, надеюсь, не в тюрьме?
— Она шла по харьковскому процессу, немного «погостила» в ростовской тюрьме, но отделалась надзором полиции. Теперь в Пензе, учится на фельдшерских курсах.
— Вы отсюда в Пензу?
— Да, туда, я ведь дал подписку о невыезде в столицы в течение двух лет. Мать, правда, зовет к себе в Ромны, но там каждый человек на виду, городок маленький, жандармам слишком легко будет следить за мною. А я не питаю особой любви к этому сорту людей и не хочу облегчать им жизнь. Вот и выбрал пока Пензу.
— И хорошо сделали. Свяжем вас с пензенскими социал-демократами. Передадите привет от «Рабочего союза» Петербурга. Но сначала вопрос принципиальный, чтобы между нами не было недомолвок. Я и почти вся наша группа против таких революционных действий, при которых возникла бы потребность во взрывчатке.
— Болезнью, на которую вы, Михаил Иванович, намекаете, я давно переболел. В очень раннем возрасте. В программе харьковчан частично признавался террор, но основная рабочая масса не раз давала отпор ратовавшим за взрывчатку. Основное внимание мы обращали на организацию рабочих кружков и пропаганду социализма.
— Это очень интересно. Расскажите, Ювеналий Дмитриевич, о себе и об опыте харьковских рабочих подробнее, — попросил Бруснев. — Насколько мне известно, наши организации развивались почти одновременно и по форме весьма похоже.
— Это нас должно лишь радовать.
— Маркса читали?
— Сначала изучил руками, — Мельников показал широкие мозолистые ладони, — потом, уже в Харькове, проштудировал первый том «Капитала». Как-то знакомый врач сказал: если не перестанешь читать по ночам, скоро отдашь богу душу. Но, как видите, пока жив. Много читал в тюрьме, особенно в Харьковском замке. В «Крестах», в больнице, встретился с социал-демократом врачом Абрамовичем, теоретически очень подкованным человеком. Я наслышался о нем еще в Харькове. Он закончил медицинский факультет университета, работал в Киеве в слесарной мастерской и пропагандировал марксизм среди рабочих. Кружок, который он создал, просуществовал недолго. Абрамовича арестовали, он получил два года «Крестов». Теперь ему дорога в Сибирь, в ссылку. Собственно, тюрьма да беседы с Абрамовичем сделали меня сознательным социал-демократом. А до этого, — Ювеналий доверительно посмотрел на Бруснева, — я шел на ощупь. Моя старшая сестра в начале восьмидесятых годов организовала в Ромнах революционный кружок из молодежи — народнического направления. Я еще был слишком зелен для настоящей работы, по помогал, даже пропагандировал среди рабочих паровой мельницы: обычно сидел за печкой, чтобы потом никто не смог меня узнать, и читал революционные книжки… Веру и ее товарищей сослали в Сибирь, а я бросил реальное училище и поступил в «школу жизни». Три года проработал на железной дороге в провинции, потом потянуло в большой город. Поселился в Харькове. Там уже существовал Центральный рабочий кружок, и другая моя сестра, Лида, была связана с ним. В харьковских вагоноремонтных мастерских, куда я устроился, работал Андрей Кондратенко; это с ним мы вчера вышли из заключения, по восемь месяцев отбыли. Он тогда приметил меня: человек не пьет, не ругается, читает книги. Привел к себе на квартиру, где собирались рабочие. Занятия вместе с другими интеллигентами вела здесь моя будущая жена, которую я знал еще по Ромнам. Вот такими дорогами шел я до питерской тюрьмы для политических.