— И ты — с революционерами? — не скрыл удивления Мельников.
— А что — я? Разве меня не тревожит доля народа, разве я не жду, когда наконец начнет рассветать? Эх, если бы ты знал: у нас, в Киеве, жизнь! Разве можно сравнить с этой провинциальной скукой? Тихо у вас, словно в погребе. А там — сотни, тысячи революционеров. И все, как один, готовы взяться за оружие, когда наступит день…
— Когда еще этот день наступит… — печально произнес Ювеналий, веря и не веря словам Романа.
— Скоро. Я точно знаю…
Теперь, через много лет после того разговора, Ювеналий чувствовал к Данчичу некоторую снисходительность:
— Пусть забавляются, хотя и жаль: столько напрасно растраченных сил. А что за бородач сидел возле тебя?
— Ты не знаком? Из нашего кружка. Убежденный, эрудированный марксист.
— Он ловко разделался с тем, в жилетке. Извини, не люблю грима. Особенно, когда от мастерового только и есть что жилетка да сапоги.
— Правоту Маркса тот бородач испытал на собственных плечах. Грузил хлеб в одесском порту, потом работал на фабрике. Теперь учится в университете на медицинском. Но ценит университет главным образом как удобное место для явок. Я вас познакомлю.
— Обязательно. Только не здесь. Возможно, когда удерем отсюда. Разговорами я уже сыт по горло, нужно дело делать.
— Бывает время, когда и разговоры — дело. В такую пору мы и живем. Марксизм в России пробивает себе дорогу через чащи народничества.
— Я это понимаю. И сам не раз давал в Харькове бой тем, кто не видел дальше общины и сельского мира. Но я не теоретик. Моя теория и практика — человеческие души. Ты собирался в Харьков…
— Послезавтра еду. Сначала в Харьков, потом в Ростов.
— Я дам адреса. Встретишься с нашими людьми. Было бы прекрасно перетащить кое-кого в Киев, да еще и на большие киевские заводы… Как искру — чтоб быстрее разгорелось и тут. Люди там чудесные. Они работали со мной в Харькове и Ростове. Прежде всего разыщешь Андрея Кондратенко. Он участник первых народовольческих кружков, работал еще в Севастополе. Правда, пока не освободился от народовольческих иллюзий, — порой бредит револьверами и бомбами. Но в голове у него колесики отлично вертятся, работа в харьковской организации и тюрьма, кажется, подлечили. Спросишь, не переберется ли он в Киев. В Харькове все равно с него не спустят глаз, его там знает каждый жандармский пес, а тут будет легче затеряться. Скажешь, у Мельникова чешутся руки от желания работать. Наведаешься также к Ивану Веденьеву. Смекалистый парень, один из руководителей рабочего кружка, «президент» наш, как мы шутили. Скажешь, Ювеналий уже отдышался после «Крестов» и думает начинать сначала. В Харькове есть старые революционные кадры, большинство вышли из народовольческих кружков, но сама жизнь заставила их изучать марксизм. Ты когда вернешься?
— Месяца через два.
— Если сможешь, сообщи раньше. Пока революционер на воле, ему, как пчеле в погожий час, медлить нельзя. Зашифруешь в какой-нибудь книге. Особенно о Кондратенко. Я уверен, что он откликнется, приедет в Киев. Запоминай адреса…
С Борисом Эйдельманом, бородачом, который дал отпор народнику, Ювеналий познакомился перед самым уходом от Маньковских. Им было по дороге. Падал мокрый, скользкий снежок. Улицы были пустынны, п в домах уже не светилось, город словно вымер. Чем ниже спускались к Жилянской, тем реже попадались газовые фонари, и, чтобы не упасть в лужи, они взялись за руки. Во дворах, переулках заливались собаки.
— Мне много хорошего говорили о вас товарищи. Вы работали в Харькове? — обратился Эйдельман к Мельникову.
— В Харькове, Ростове, Таганроге. Работали неплохо, было много планов, но не успели их осуществить.
— Кто-то провалил? Мы до сих пор не научились конспирации, вот мое глубокое убеждение. Некоторые все еще думают, что революция — это игра. А тот голосистый молодой человек из группы заговорщиков, кажется Данчич, был в единственном прав: мы в состоянии войны с правительством.
— Нас выдал провокатор. Мы и правда были доверчивы, жандармы знали о каждом нашем шаге.
— Ну и как, после «Крестов» не страшно приниматься за работу?
— Отступать я не думаю, другого пути для себя в жизни не вижу. Это не для красного словца, вы понимаете…
— Понимаю, Ювеналий. Как вам показался Киев?
— Перепроизводство революционной интеллигенции и удивительно слабые связи с рабочим классом. Особенно по сравнению с Петербургом.
— Группа социал-демократов здесь достаточно солидная. Пропаганда марксистских идей…
— К сожалению, только среди студентов и гимназистов.