— Поэтому Белый Клык надо остановить, — выпрямилась Блейк.
— Не только его… — вздохнул Гира. — Сейчас дело уже даже не в Хаке или Белом Клыке, Падение Бикона показало, что он не может контролировать всех, слишком самостоятельны отделения его организации. Я не могу просто рассказать всему миру, что собираюсь сделать — даже здесь, в Менаджери, куски плана знают единицы, а весь — только твоя мать. В тайне наша сила. Нам нужно попросить фавнов потерпеть, а Королевства — хоть немного подвинуться. Первые терпеть устали, вторые двигаться не хотят. Нам нужно найти способ удержать ситуацию, но я не могу сделать это отсюда, и не могу покинуть страну — слишком многое завязано на меня.
Она смотрела на него снизу-вверх совсем как в детстве — широко раскрытыми глазами, глазами, полными надежды, с робкой улыбкой человека, который наконец отыскал свой путь.
— Я, — прошептала она.
— Ты, — улыбнулся в ответ Гира. — Ты знаешь Белый Клык, ты знаешь Охотников — ты одной крови с обоими. У тебя есть свои собственные связи, каких нет даже у меня — эта твоя Шни, Фавн-из-стали, ты знакома с генералом, тогда как я знаю его лишь с чужих слов. Твоя фамилия знакома каждому фавну, она обладает властью сама по себе. Я дам тебе деньги, охрану и советников… даже Азалию и ту отдам, на первое время, переживем месяц-другой без третьей пушки. Объявлю о твоем возвращении, официально и на весь мир, чтобы знала каждая собака.
Гира нахмурился. Он должен был попросить еще об одном, но сейчас, глядя ей в глаза, понимал — бесполезно.
— Я попрошу тебя лишь об одном, — все же сказал он, аккуратно положив руки на плечи. — Если ты поймешь, что все потеряно, что сделать уже ничего нельзя — возвращайся. Поражение там — еще не поражение здесь. У Менаджери, у фавнов — все еще будут шансы.
Гира понял, что проиграл, в тот момент, когда исчезла ее улыбка, а надежда в глазах сменила место грусти. Мягко освободившись от его рук, Блейк отвернулась.
— Сколько ты на этой войне, папа? — спросила она пару секунд спустя. — Лет двадцать? Пятнадцать лет во главе БК и пять — здесь, в Менаджери… А я вот — восемнадцать. Я родилась в окопах этой войны, я засыпала под споры об очередном деле, и просыпалась под репетиции речей. Третье слово, которое я сказала в жизни, было «равенство». Я сидела на коленях матери, когда меня не с кем было оставить, пока ты выступал в суде или на митингах и смотрела, слушала, запоминала. С молоком матери, со страстью отца, с самоотверженностью всех остальных, с рассказов сверстников и жалоб взрослых под бутылку — я впитала это желание в себя, каждую его грань.
Это желание привело меня в Белый Клык, заставило покинуть родителей и отбросить в сторону ту жизнь, которая была мне суждена. Я пряталась по лесам и пряталась в городах, в меня стреляли, меня рубили и пытались сжечь, я тренировалась до седьмого пота и спала на камнях… Я сделала очень много неправильного и совершила много ошибок… и самые страшные из них — когда позволила своей усталости, страхам и боли заслонить для меня цель. Худший мой грех, вина, которую я не искуплю до конца жизни — я сдалась тогда, когда сдаваться было нельзя, когда стоило зубами вцепиться в то, что мне дорого, вцепиться и никогда не отпускать.
Обернувшись, она посмотрела отцу в глаза, и Гира, не выдержав, отвел взгляд. Он знал эту улыбку — спокойную, умиротворенную и такую печальную… это была улыбка человека, который уже все для себя решил, полностью понимал, что ждет его на выбранном пути и смирился с любым возможным исходом.
— Моя судьба — там, папа. С фавнами Королевств. Я буду сражаться за них, даже против них, если придется, сделаю все, чтобы предотвратить худший исход… но если окажется, что другого пути нет — сделаю то, что должна. Я останусь с ними и вместе мы пройдем этот путь до конца, тот путь, который я видела в ночь Падения Бикона. Я буду сражаться против тех, кого раньше называла друзьями, буду убивать… и умру там, если такова будет цена. Никакие твои слова этого не изменят и никакие цепи не удержат меня здесь.
Шагнув вперед, Блейк крепко прижалась к нему, обхватив руками за талию, спрятала лицо на груди и тихо сказала: