— Конечно, — кивнул Дольф и взял ее за руку, — Послушай, Наннет, мы уже знали об этом. Мы знали это еще до того, как покинули Землю, просто не знали — почему так происходит. Даже в полдень температура здесь не станет подниматься выше точки замерзания, или, самое большее, дойдет до десяти градусов, и будет все время дуть ветер. Но здесь мы обнаружили то, что не ожидали и не могли предсказать на Земле — сок лишайника. Если с ним все будет нормально, то нам не станет слишком холодно, и мы выживем.
Наннет вдруг прикрыла глаза и медленно покачала головой.
— В чем дело, Нэн? — спросил Дольф.
— Дольф, Дольф, Лишайники же будут засыпаны песком. Может, они уже засыпаны! И зимой они умирают — мы же видели это с Земли!
С секунду Дольф стоял, потирая лоб.
— Это верно, — ошеломленно сказал он, — Это верно… Нэн, мы должны выйти.
— В такую бурю?
— Да. У нас нет выбора. Мы еще успеем откопать их с подветренной стороны дома — в «тени», о которой ты говорила. Но нужно спешить, пока не навалило слишком много песку. Мы должны забить лишайником весь навес, иначе погибнем.
— Хорошо, — сказала Наннет, — Тогда передай мне бутылку с соком, Дольф.
— Сейчас не время…
— А мне наплевать. Я не выйду в бурю без этого сока. Если я сделаю это, то мы оба можем не вернуться.
Молча, ничего не говоря и не пускаясь в спор, Дольф привел в действие пресс.
Несмотря на их опасное положение, он не мог удержаться от смешка, увидев выражение, которое появилось на лице Наннет, когда эликсир начал действовать. Если и у него было такое же лицо, то не удивительно, что Наннет встревожилась во время его первого эксперимента.
— Вау! — воскликнула она. — Да это просто великолепно! Я не верю, как нечто подобное может быть ядовитым.
— Надеюсь, это не станет нашей знаменитой последней фразой, — хмыкнул Дольф, — Но у нас нет выбора. Теперь мы не сможем прожить без него. Давай одеваться, а то песок с каждой минутой становится все глубже.
В течение полуденного затишья им удалось достать из-под песка несколько бушелей лишайника, прежде чем буря загнала их в дом. Проделав дополнительные опыты, Дольф убедился, что одного глотка сока хватает, чтобы поддерживать его весь двадцати пятичасовой день, а большая доза почти не продлевает действие, так что является зряшной тратой и расточительством. Однако, они не упускали периоды затишья, чтобы увеличить свои запасы лишайника, потому что, как верно напомнила ему Наннет, когда начнется зима, лишайников не будет много месяцев.
Все остальное время они думали, чем бы заполнить долгие часы. У них было еще много дел, чтобы обеспечить себе будущее, но большую их часть невозможно было делать, пока длится буря. Поэтому Наннет приняла собственное, вначале полушутливое предложение вести дневник. Сначала в нем нужно было много чего написать, но постепенно темы исчерпались, и записи становились все короче. Но она не бросала его, так как в этом было одно неоспоримое преимущество — он одновременно исполнял роль календаря.
— Жаль, что у нас нет освещения, — сказала Наннет, — тогда мы могли бы не спать и работать по ночам. Но еще много дней погода не изменится к лучшему. Когда начинает дуть ветер и поднимает песок, я едва вижу, что пишу. Разве мы должны экономить электроэнергию теперь, когда есть ветряк? Или батарея тоже когда-нибудь испортится?
— Батареи новые и должны выдержать еще много перезарядок, — ответил Дольф, — И пока дует такой сильный ветер, мы можем получать энергию прямо от генератора. Но я не могу сделать углеродную нить накаливания. А кроме того, даже если бы я сумел выдуть стеклянную колбу для лампочки, я все равно не смогу выкачать из нее… Гм… А может, это и не нужно. Я могу просто выйти наружу и запечатать ее там. Двести миллибар азота будут не хуже вакуума… Я подумаю об этой возможности.
И пока Дольф думал, то принялся разбирать одну антигравитационную установку для ремонта другой, чтобы создать кристаллическую радиостанцию. Ему пришло в голову, что можно будет ловить сигналы самых мощных радиостанций Земли… вот только он не помнил, на каких частотах они работают, а может, и вообще этого не знал. В одиночестве и тишине Марса даже отъявленный бред шизофреника становился желанным напоминанием о доме.
А пока Дольф работал, ветер монотонно завывал за стенками, и песок уже намело до самого иллюминатора. Оазис постоянно накрывали багровые сумерки, не считая короткого прояснения в полдень, когда солнце светило прямо вниз, окрашивая киноварью бесконечные волны дюн — дикая, бессистемная красота, точно море крови, застывшего в движении.
— И что же мы станем делать со светом, когда песок засыплет иллюминаторы? — спросила Наннет.
— Наверное, выйдем и отгребем его подальше.
— И что, мистер Эдисон, вы еще не наколдовали обыкновенную лампочку?
— Нет. Будем просто отгребать песок.
— Фу! Раньше я думала, что космические полеты полны романтики.
Но, по крайней мере, Наннет казалась веселой — или храбро демонстрировала веселье. Возможно, в этом ей помогал эликсир. Небеса знают, как мало нужно человеку для радости!
Буря не прекращалась до конца недели, но во вторую, казалось, достигла апогея, во время которого унесла столько же песка, сколько прежде намела, хотя к тому времени им нужно было ежедневно вылезать наружу, чтобы раскапывать вход. К тому времени радио было почти закончено. Схема не представляла для Дольфа проблемы, нужно было только вспомнить ее, но вот с наушниками пришлось повозиться. Дольф предпочел бы динамик, чтобы было удобнее Наннет, но для него не было необходимого преобразователя. Конструкция была проста. Правда, у Дольфа не было тонкой стали для диафрагмы, но он смастерил ее из железных опилок, склеенных смолой лишайника. Она была не столь гибкая, как хотелось бы, но Дольф считал, что она все же станет работать.
После этого несколько вечеров подряд он пытался прослушать эфир, но ловил лишь слабый белый шум — «музыку сфер», являющуюся голосами далеких звезд, и вероятно, статику самого Солнца. Очевидно, стандартные частоты, на которых ведется радиовещание, не были достаточно мощными, чтобы пробиться через атмосферу Земли и долететь до Марса. Это было плохо. Он уже понадеялся, что можно будет время от времени слушать музыку… да хотя бы просто звуки человеческого голоса, пусть это будет даже реклама таблеток от головной боли. Но вместо этого, единственный искусственный сигнал, который ловил его приемник, было устойчивое флип-флип-флип-флип электродвигателя его собственного насоса.
Наконец, он поймал еще какой-то сигнал, настолько тихий, что нельзя было даже понять, искусственный ли он.
— Он мне не нравится, — прошептала Наннет с расширившимися глазами, прижимая к уху неуклюжий телефон, — Словно животное воет от боли.
— Ну, может, это кто-то поет? — рассудительно предположил Дольф, — Я слышал и похуже. Но я не думаю, что это пение.
— Что же, тогда….
— Секунду, сейчас ты узнаешь все, что знаю я. Я сделал антенну в форме петли, после чего поймал этот сигнал. Слушай, что будет, когда я начну ее поворачивать.
Глаза Наннет расширились еще сильнее.
— Звук становится громче… Так, а теперь опять исчезает.
— Ну, да, — кивнул Дольф, — Провод короткий, поэтому я не могу повернуть антенну дальше, но, кажется, сигнал идет или с запада — северо-запада от того места, где мы находимся, или, возможно, с противоположного направления. Другими словами, откуда-то с Большого Сырта или из Аравии. Или с точки за ними, что более вероятно, учитывая слабость сигнала.
Наннет опустила наушник и уставилась на него.
— Но это же означает… Нет! Не думаешь же ты, что кто-то прилетел за нами?
Дольф взял у нее наушник и долго слушал высокий, полный печали и горя, вой. Он продолжался, не прерываясь, словно у того, кто его производил, не было нужды делать паузы для вдоха. Звук проникал в его череп, точно вой сверла дантиста.
— Нет, я не думаю этого, Нэн. Для этого прошло слишком мало времени… Чем бы ни являлся этот звук, он явно не человеческий. И не похож на любой другой звук, который когда-либо слышали на Земле.