Вывод этот странным, но весьма полезным образом подействовал на него. Володька стал меняться на глазах, а к концу учебки стал одним из лучших бойцов во взводе…
Турбин тоже не плелся в отстающих, наподобие заучившихся маменькиных сынков, достигших совершеннолетия, но державшихся до призыва за спасительную юбку. Стрелял он неплохо, не терялся на «тактике». На полевом выходе, когда «противник» вывел из строя командира отделения, принял командование на себя, сумев захватить опорный пункт неприятеля.
После сдачи государственных экзаменов ротный вызвал к себе Турбина, Кошкина и еще двух отличившихся солдат и предложил остаться для дальнейшего прохождения службы, командирами отделений.
Вчерашние курсанты группами разъехались по округу. И вот настал день, когда в пустой и непривычно тихой казарме появились новобранцы — патлатые и стриженные под машинку, еще в гражданской одежде и с гражданскими мыслями.
Приняв отделения, приятели взялись за молодежь, обучая всему, что знали сами, водили на полигон, на полковое стрельбище, отстаивали сутками в караулах и нарядах, постепенно становясь не просто сержантами, заменяющими молодым бойцам мамок и пап, но воспитателями…
Учебный процесс завершал трехсуточный полевой выход. Но декабрь завернул такими трескучими морозами и завывающей беспросветной метелью, что командование полка вынуждено было ослабить узду — вместо положенных семидесяти двух часов, проведенных в полевых условиях, роты днями костенели на полигоне, возвращаясь перед отбоем в казармы.
Утрами Юра просыпался с тоскливым предчувствием, что природа так и не умерила свой суровый норов, вот-вот прозвучит команда «Подъем!» и тогда снова залезать в бушлат, который на сорокаградусной стуже ничуть не теплее матерчатой куртки, и после завтрака, натянув поглубже шапку и закутавшись в воротник из искусственного меха, вести отделение на завьюженный полигон, где и укрыться от пронизывающего до костей ветра негде…
…В последний день учений промерзшая, обветренная, лязгающая зубами рота с гамом вломилась, гремя дверями, в расположение за двадцать минут до отбоя.
Скинув опостылевший бушлат, от которого ныли плечи, Юра забросил на плечо полотенце и удалился в умывальник.
Ледяная вода из крана обожгла лицо. На такие мелочи он давно перестал обращать внимание… Кто- то, пристроившись у боковой раковины, с плеском пустил воду и слегка толкнул.
Смыв мыльную пену, Юра увидел Кошкина. Крякая от удовольствия, Володька растирал полотенцем по-мальчишески плоскую, с редкой порослью, грудь.
— Чего тебе? — буркнул Юра.
— Ты не задрыг?
— Не то слово. Таким макаром не долго в санчасть загреметь. Хлопну пару таблеток аспирина, и под одеяло.
— Ну-ну… А у меня найдется кое-что получше таблеток. Настоящий сугрев.
— Это? — Юра щелкнул по кадыку. — Где взял?
— Из дома. Пошли после отбоя в каптерку к Коновалову.
Вечерняя поверка подходила к концу. Ответственный по роте лейтенант Черемушкин — высокий, в полевой, перетянутой ремнями, форме и до блеска начищенных сапогах стоял перед замеревшей шеренгой и зачитывал фамилии по списку. Услышав выкрик последнего бойца, он захлопнул журнал и строго приказал:
— Рота! Отбой!
Строй сломался, рассыпался. Тишину, в которой было слышно тиканье настенных часов, растоптал дробный топот кирзовых сапог, заскрипели сетки кроватей.
Погасив свет, за исключением дежурных светильников, Черемушкин прошелся по длинному коридору, про себя отмечая, что команда выполнена не так быстро, как хотелось, и следовало бы ее повторить.
Но в канцелярии ждал телевизор, и минут как пятнадцать по нему шел душераздирающий фильм ужасов. Он и так проглядел начало, проверяя личный состав…
На потайной, с оговоренным интервалом, стук из каптерки высунулся Коновалов.
— Вы где потерялись? — потеснившись, прошипел он Володьке.
Каптерка представляла собой тесное помещение из двух смежных комнат. Первая именовалась сушилкой: вдоль стен протянуты трубы отопления с вертикально наваренными штырями. По задумке тыловых стратегов на эти штыри надевалась сырая обувь, до полного высыхания. Но по прямому назначению сушилка использовалась редко. Как любил поговаривать ротный: «Солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». Видимо, в его понимании к тяготам относились и непросушенные валенки…