Черемушкин смотрел на командира исподлобья. Во взгляде его было нечто такое, что капитан смешался, точно за ним имелась какая-то вина. На обтянувшей висок пергаментной коже запульсировала жилка.
— Живой…
Взводный поднес ладонь к вязаной шапочке и медленно, чеканя каждое слово, доложил по всей форме:
— Товарищ капитан. Вверенный мне взвод в количестве шестерых человек в расположение батальона прибыл. Раненых нет. Погибших двое. Один пропал без вести.
Не дав закончить, Меньшов шагнул к нему и протянул руку.
— Ну, здравствуй, Антон.
— Здравствуй, командир.
И снова между ними возникла секундная неловкость.
— Где личный состав? — изменившимся голосом спросил Меньшов.
— На батарее. Люди устали. Голодны…
— Все организуем. Идем.
Сыпал пушистый новогодний снег. Шагая за лейтенантом, Меньшов думал, в каком свете предстанет перед бойцами, и что скажет им в оправданье. Но когда офицеры вышли на батарею, и сидевшие на земляном бурте срочники поднялись перед ним, спешно туша бычки, спазм свел ему горло, и вертевшаяся на языке заготовленная фраза забылась.
— Благодарю за службу, — только и сказал, пожимая холодную, как ледышка, руку стоявшего с края солдата. И пошел вдоль короткого строя, отдавая каждому дань признания.
Не было речей. Не было громких слов.
— Отдыхайте. Я распоряжусь насчет бани.
Раздевшись догола, Турбин прихватил обмылок, казенную вехотку и, ступая по решетчатому настилу, вошел в «помывочную». Жарко пылала буржуйка, накалившись до красна и стреляясь по металлу искорками. За палаткой шумела санитарная машина, подавая шлангами нагретую в котле воду.
Было довольно зябко. Налив ковшиком горячей воды, Турбин не стал разбавлять ее. Грязная пена хлопьями полетела с намыленных волос, серые ручейки сбегали по телу. Мыться пришлось в трех водах, шоркая покрывшееся мурашками тело колючей мочалкой. Окатившись из тазика начисто, стуча зубами, он выскочил в предбанник. На скамейке, вместо старого исподнего лежала стопка свежего нательного белья. Турбин насухо вытерся и с удовольствием влез в чистое, чувствуя себя в этих спартанских условиях заново рожденным.
В палатку возвращались все вместе.
Плясал огонь в печи, предусмотрительно затопленной дневальным. С непривычки слепила лампочка, подсоединенная в их отсутствие к дизельному генератору. На прежних местах лежали личные вещи, матрасы и спальные мешки; в том нетронутом порядке, что и двое суток назад, перед ночным рейдом в Грозный, когда все еще были живы и полны оптимизма…
— Надо бы убрать спальники ребят, — проговорил Сумин.
Быков молча подсел к печи, доставая пачку папирос.
В полной тишине, в которой было слышно пощелкивание углей в прогорающей буржуйке, ненужные теперь матрасы скатали.
Развязав вещмешок Клыкова, Кошкин достал лежавшие сверху перетянутые резинкой письма.
— Кто его последним видел?
— Наверное, я. — Отозвался Турбин. — В столовке, когда комбат умер. Потом «чехи» поперли…
— Убили его наверняка! — высказал свое мнение Сумин. — А в бумаге напишут, без вести пропал. Будет теперь маманя его всю жизнь искать.
— Может и живой. Затаился где-нибудь… Или в плен попал.
— В плен?.. Тогда ему точно кранты. Хорошо, если пристрелят сразу. Не мучая… А если кастрируют, как других пацанов? И жить потом не захочешь…
Вскрыв конверт, Кошкин развернул исписанное ровным девичьим почерком письмо к свету.
— «Здравствуй, любимый… — прочитал он вслух. — Что-то долго ты не писал. Почта плохо работает, или забыл обо мне?»… Н-нет, не могу.
Из конверта выпала фотография. Взяв ее за уголок, Кошкин смотрел на улыбающуюся со снимка немного полноватую девушку с переброшенной на грудь косой. На обороте прочел:
«На долгую память Валерию от Кати. Люблю, целую, жду.
— А ничего была у Евсея подружка. Надо бы отписать ей как было…
— Чего ты напишешь, когда сам ни хрена не знаешь?! — напустился Сумин. — Чего ты вообще в чужих вещах роешься?
— Ладно, не нервничай. Надо собрать все ценное и отдать командиру. Пусть домой отошлют. Все ж, какая-никакая память будет.
Кошкин выгреб из вещмешка теплые носки, две чистые тетрадки, авторучки, шерстяные перчатки, пошарил на дне.
— А это что? — он нащупал что-то круглое и вытащил.
На ладони лежали наручные часы «Сейко» в позолоченном корпусе с кожаным ремешком.
— Я на нем таких не видел.
Быков привстал с табуретки и потянулся за часами.