— Даниэль, это подождёт.
— Это не может подождать, у меня завтра самолёт.
— Выслушай меня! Возможно, ты даже не полетишь никуда.
Удивлённый Гато почесал затылок и сел рядом с девушкой, внимательно глядя на неё и приготовившись слушать.
— Я нашла твоего отца.
Как громом поражённый, Гато неподвижно смотрел на неё несколько секунд. Она мягко улыбнулась и положила ладонь на его щёку. Апола была уверена, что парень обрадуется, и что сейчас он просто-напросто шокирован.
— Я знаю, ты не ожидал этого. Но я решила помочь тебе и найти его сама. Он очень интересный человек! Преподаёт в университете, живёт, кстати, недалеко от проспекта Тибидабо. Помнишь, как там красиво? Я с ним встретилась, рассказала про тебя и дала посмотреть фотографии. Он очень хочет с тобой увидеться.
— Нет.
На этот раз настала очередь Аполы удивляться. Она вопросительно посмотрела на парня, не веря своим ушам.
— Что значит нет?
— Это значит, что я не хочу с ним видеться. Кто он мне такой? Он ничего для меня не сделал.
— Но ты же прилетел сюда, чтобы найти его! — Апола встала и сверху вниз посмотрела на Гато, думая, что он шутит. Ей не верилось, что он так быстро и легко смог поменять своё мнение и проигнорировать цель своего визита в Барселону.
— Да, это так. Но нашёл я тебя. Он мне не нужен, он ничего для меня не сделал и не сделает. Я вырос, мне не нужен отец.
Апола гневно посмотрела на него. Она была абсолютно уверена, что Гато будет только счастлив услышать то, что она ему сообщила, но он предал её ожидания: развернулся в одном шаге от своей цели, променяв её на другую. Апола схватила сумочку, вытащила небольшой, сложенный квадратом, лист голубой бумаги и бросила на постель рядом с Гато.
— Не думала, что ты меня разочаруешь! — крикнула она ему и хлопнула дверью.
— Апола!
Но в ответ послышались лишь спешные шаги в коридоре за толстой дверью. От бессилия Гато даже не смог встать и побежать за ней. Дрожащая рука медленно подняла листок с покрывала и развернула его: внутри был адрес и телефон его отца.
Гато не решился звонить в дом Фуэнтеса, а вместо этого пытался дозвониться Иглесиасам. Весь вечер никто не брал трубку. Он уже решил было ехать к ним домой, как на десятый звонок вместо привычных гудков он услышал пьяный и печальный голос Факундо.
— Приве-е-ат, друг-к… — едва разборчиво произнёс испанец и тяжело вздохнул. На все вопросы Гато он отвечал медленно, долго соображая, но твёрдо стоя на своём: Апола чётко дала понять, что разговаривать с русским приятелем брата не собирается. В конце концов трубку повесил сам Факундо, и после этого Гато уже никто не ответил.
Он не мог понять ничего: ни импульсивности Аполы, ни печального состояния Факундо, ни собственного бессилия. Почему же так тяжело было перебороть себя, просто подняться, поехать к сеньору Фуэнтесу и посмотреть ему в глаза? Почему рука была тяжёлой и не могла набрать номер такси, чтобы поехать к отцу или к самой Аполе? В глазах блестели нерешительные слёзы, но Гато так ничего и не сделал.
Следующий день — день отлёта — и без всего прочего должен был стать едва ли не самым грустным в его жизни из-за расставания с Аполой на неизвестное количество времени. А после вчерашних событий он и вовсе стал мрачным, потому что впереди маячила безрадостная перспектива не увидеть её вообще никогда. Сидя в аэропорту, Гато уже слышал за соседними сидениями русскую речь — к концу лета толпы туристов возвращались на Родину. Вокруг загорелые, отдохнувшие и счастливые лица, делящиеся друг с другом впечатлениями и фотографиями, и только он один, как изгнанник, сидел отдельно ото всех и неотрывно смотрел на невидимую точку. Из неопределённого состояния тающего безэмоционального желе его вывел хлопок тяжёлой руки по плечу. Обернувшись, Гато сильно удивился: рядом стоял Факундо.
— А Апола? — сказал он первое, что пришло в голову при виде друга. Испанец потёр глаза и сел на соседнее сиденье. Подняв глаза на табло, он заметил, что до регистрации осталась всего пара минут.
— Она не придёт, друг. Но она передала тебе кое-что. — С этими словами он раскрыл сумку и достал что-то прямоугольное, завёрнутое в цветную бумагу. Гато мог поклясться, что это была книга. — Сестра сказала, это важно.
— Спасибо, — едва слышно поблагодарил Гато, принимая подарок в руки. Разорвав бумагу, он увидел, что был прав: внутри была книга и открытка с видом на проспект Тибидабо. Недвусмысленный намёк.
— Знаешь, Дани, — вдруг начал Факундо, внимательно глядя на часы, — ты прости её. Она очень импульсивна. Всегда настроит себе песочных замков, а потом сама разгребает их. Она решила, что ты идеальный, а у тебя, как у любого нормального человека, оказались свои недостатки, без которых ты бы и человеком не был. А со своей стороны хочу сказать, что я на твоём месте поступил бы точно так же. Даже приезжать не стал бы из-за чужого сеньора в другую страну. И меня вчера сильно опечалило поведение сестры. Но ты прости её.
— Нет, — покачал головой Гато, — это она должна простить меня. Потому что мой недостаток — трусость. И она права, обвиняя меня в нём.
Факундо пожал плечами — жест, не выражающий совершенно ничего. По аэропорту разнеслось сообщение о начале регистрации на рейс Гато, и испанец протянул руку.
— Я был рад с тобой познакомиться, друг.
Сидя в самолёте, Гато решил для себя порвать все контакты с Иглесиасами. Почему-то он думал, что так станет лучше: Апола его забудет, Факундо сильно тревожиться тоже не станет, а сам он не будет теребить свою душу воспоминаниями, воскрешая их в своём сознании излишним общением с испанцем. Но только он ни разу не задумался о том, что это решение было продиктовано его слабостью, прогнать которую он всё ещё не нашёл сил.
Дома он обнаружил на форзаце книги, подаренной Аполой, надпись в уголке: «Я думала, что могла сделать тебя сильнее и решительнее. Не получилось. Не вини себя, виновата только я. Апола». Что это было: способ утешить его беспокойство внутри и возможность заставить его перестать казнить себя в будущем за это, или искренние слова сожаления о том, чего ей не удалось сделать? Гато не мог ответить на этот вопрос. Какими бы сильными ни были чувства, но он знал Аполу не так хорошо, чтобы дать точный и безошибочный ответ.
А похоронить все воспоминания ему помешала фраза на обратной стороне открытки — цитата из той самой книги: «Барселона — колдунья, понимаете, Даниэль? Она проникает тебе под кожу и завладевает твоей душой, а ты этого даже не замечаешь».
Комментарий к 9,5. Интерлюдия № 3
*Только ты можешь утолить жажду тебя,
Страхи и тени, что живут во мне…
Я не хочу быть таким.
Ты никогда не покинешь меня,
Потому что только ты можешь успокоить пламя во мне. (пер. с исп. - мой)
========== 10. Ночь открытых дверей ==========
Er war ein Virtuose,
War ein Rockidol,
Alles ruft:
Come and rock me Amadeus!
Megaherz – Rock me Amadeus / 3:26
Стоило Гато покинуть кабинет Глеба, как Рита поспешила рассказать администратору, всё ещё находившемуся в приподнятом настроении, что произошло в зале, когда тот ушёл. Глеб поднял в изумлении брови и спросил, в свойственной ему инфантильно-мягкой манере:
— А никому не пришло в голову, что Гаточка знаком с этим испанчиком?
— Ну… — протянула Рита, почесав лоб. — Думаю, так оно и есть. Учитывая одержимость Гато всем испанским и то, как хорошо он говорит на этом языке, он какое-то время провёл в Испании.
— Ладно, Ритульчик, не будем о грустненьком! — хлопнув в ладоши, объявил Глеб и собрал исписанные бумаги, лежавшие перед ним на столе. — Если что, спросим у него как-нибудь, а сейчас порешаем проблемки более насущные. Я тут набросал небольшой планчик будущего вечера с Камелотом. Все финансовые вопросики уже решены, остались только организационные.
С этими словами он вместе с Ритой покинул кабинет и направился в зал, где вся честная компания уплетала только что купленные Денисом пирожные, так и не дождавшись Риткиного чая. Глеб заявил, что уже расписал роли для будущего вечера и что у танцоров есть всего неделя, чтобы подготовиться или подогнать уже разучиваемые номера под те идеи, что посетили его светлую голову. Волей его Величества Администратора Артуром стал Денис (наличие у обозначенного танцора золотых кудрей было решающим фактором), Тимур — Ланселот, Максим — Мерлин, а недавно успешно дебютировавший Тимофей — Гавейн. Возмущения по поводу распределения ролей возникли только у последнего.