Ему не по нраву пришлись те, с кем он столкнулся в тюрьме. В кино -все по-другому: камеры заселены добрыми, великодушными, беззлобными и безвредными людьми; за год, проведенный за решеткой, ему что-то не подвернулся ни один такой заключенный. С ним сидели только ужасно грубые, крепко сбитые, крупные, отчаянные мужики; им доставляло удовольствие подсыпать ему перец в чашку с кофе, вбивать гвозди острием вверх в его деревянную койку или в момент охватившей их ярости бить его палкой от швабры или помойным ведром. А на прогулках в тюремном дворе, примерно раз в месяц или почаще, появлялся какой-то коротышка с лоснящейся рожей и назойливо нашептывал ему на ухо:
-- Расколешься -- твоя следующая остановка в Гробленде. Предупреждаю -ради твоей же собственной шкуры!
Почему-то все вокруг были абсолютно уверены, что он располагает секретной, важной, тянущей на "вышку" информацией,-- полиция, окружной прокурор, осужденные. Барнум только вздыхал от всех этих воспоминаний, безучастно шагая по улицам,-- сколько же здесь людей -- свободных, энергичных -- и как они суетятся... Он нерешительно остановился на углу: куда идти дальше? Ему, в сущности, все равно -- туда ли, сюда: ни одна из этих улиц не приведет его к пристанищу. Нет у него дома, и идти ему, стало быть, некуда. Впервые за сорок три года нет своего, только ему предназначенного приюта, где в шкафу висит его одежда и ждет постель, чтобы поспать. Жена удрала в Сент-Луис с автомобильным механиком и забрала с собой двух их дочурок.
-- Теперь могу тебе и признаться! -- заявила она ему в комнате для посетителей в тюрьме -- он уже просидел три месяца.-- Все это тянется довольно давно. А теперь он уезжает в Сент-Луис... Ну, пришло время и тебе узнать.-- И поправила маленькую шляпку с какими-то загогулинами (никогда с ней не расставалась) и еще корсет таким жестом, словно он нанес ей страшное оскорбление и поэтому она уезжает теперь от него на запад. Узнал он также, что в типографии, где работал семнадцать лет, появился профсоюз и теперь его рабочее место, и с гораздо большей зарплатой, занял какой-то бородатый румын.
Барнум уныло насвистывал сквозь зубы, вспоминая о зыбких, давно минувших годах, когда вел обычную простую жизнь, приносил каждый вечер детишкам комиксы, дремал после обеда, а жена все жаловалась, недовольная то одним, то другим. То была незамысловатая, незаметная, не запутанная жизнь,-ему тогда не доводилось разговаривать с важными шишками -- окружным прокурором, детективами-ирландцами -- и никакие мошенники или мелкие торговцы наркотиками не подсыпали ему перец в чашку с кофе.
Все началось год назад, когда он по ошибке свернул на Коламбус-авеню вместо Бродвея: тихо-мирно возвращался себе домой с работы, с тревогой вспоминая, как босс, чем-то рассерженный, весь день ходил взад-вперед по цеху за его спиной, цедя сквозь зубы:
-- Нет, этого я не в силах вынести! Всему есть предел! Нет, не в состоянии!
Барнум так и не понял, чего именно не может вынести босс, но все равно эта мысль где-то в подсознании его беспокоила,-- вполне вероятно, босс не может вынести его, Барнума... Усталый, шел он домой, думая о том, что его, как всегда, на обед ждет жареная треска и придется провозиться весь вечер с детьми, так как жена посещает какой-то женский клуб, где, по ее словам, берет уроки вязания.
В глубине души чувствовал, конечно, хоть и расплывчато, что вечерок предстоит не из приятных -- скучный, бесцельный, как тысячи точно таких же в его жизни.
И вот тогда все и произошло. Какой-то высокий, очень смуглый человек, с засунутыми в карманы руками, торопливо его обогнал. Вдруг из соседнего подъезда выскочил другой, в серой шляпе и в пальто, и схватил первого за плечо.
-- А-а, попался, сукин сын! -- заорал тот, что в серой шляпе.
Смуглый бросился наутек. Серая шляпа выхватил из-под мышки пистолет и завопил:
-- На этот раз не уйдешь, испанец паршивый! -- И выстрелил в него четыре раза подряд.
Смуглый медленно, словно скользя, опустился на тротуар, а серая шляпа крикнул:
-- Ну что, не нравится?! -- И тут он бросил ледяной взгляд на Барнума -- тот стоял рядом, разинув рот.-- Та-а-ак...-- протянул он, грозно зарычал перекошенным ртом и мгновенно исчез.
Барнум, стоя на том же месте, не мог отвести взора от высокого смуглого человека, безмолвно лежавшего на тротуаре,-- а он, оказывается, не такой уж высокий... Кровь хлещет из него. Барнум вдруг спохватился и закрыл рот. Словно во сне, неуверенно подошел к упавшему на тротуар человеку: на него уставились остекленевшие глаза мертвеца...
-- Послушайте, послушайте, эй, мистер! Что здесь случилось?
Рядом с Барнумом стоял мужчина в фартуке мясника и испуганно глядел вниз, на тротуар.
-- Я все видел! -- авторитетно начал Барнум.-- Этот парень обогнал меня, а другой, в серой шляпе, выскочил из подъезда и закричал: "А-а, попался, сукин сын!" Потом заорал: "На этот раз не уйдешь, испанец паршивый!" И бам, бам, бам! Потом ему: "Ну что, не нравится?!" Потом мне: "Та-а-ак..." -- и куда-то исчез. А этот джентльмен... умер.
-- Что здесь произошло? -- К ним бежала через улицу, от магазина модных шляпок, полная женщина и кричала на ходу.
-- Убили человека,-- объяснил ей мясник.-- Вот он все видел.-- И ткнул пальцем в Барнума.
-- Как это случилось? -- подчеркнуто вежливо осведомилась модистка.
К этому времени подбежали еще трое, а потом -- четверо мальчишек. Все стояли и глазели на труп.
-- Ну,-- снова заговорил, чувствуя собственную значимость, Барнум, когда этот разноголосый галдеж наконец прекратился,-- шел я по этой улице, а этот парень обогнал меня, а какой-то человек в серой шляпе выскочил из подъезда и закричал: "А-а, попался, сукин сын!" Этот парень бросился наутек, а другой закричал: "На этот раз не уйдешь, испанец паршивый!" Вытащил пистолет -- и бам, бам, бам, бам! Потом ему: "Ну что, не нравится?" Потом мне: "Та-а-ак..." -- Барнум перекосил рот, как это делал на его глазах убийца, и даже пытался сымитировать его грозное рычание.-- И куда-то исчез. А этот вот... убит.