Муж широко улыбнулся, наклонился над столом, дотянулся до ее руки, спокойно, нежно поцеловал ее. Выудил из сжатой ладошки двадцатидолларовую купюру, выпустил ее руку и положил деньги поверх счета, лежавшего на серебряном подносике официанта, не глядя на выведенные там цифры.
-- Но одного я не намерена больше выносить -- твоей измены. Теперь я окончательно решилась. Я прогоню тебя на улицу, на холод.
-- Не знаю, о чем ты толкуешь.-- Мужа ее строгие слова, по-видимому, забавляли еще больше, и он этого не скрывал.
-- Я просто не могу больше этого выносить! -- в отчаянии произнесла она, зная наперед, что все будет по-старому: все она будет прекрасно выносить и не сможет ничего с собой поделать. Знала, что и ему это отлично известно.-- Так вот, это мое последнее предупреждение.
-- Само собой,-- подхватил он, забрал три доллара из сдачи с двадцатидолларовой бумажки, сунул себе в карман. Официант вежливо ему поклонился.
Они встали и пошли к выходу.
-- И что ты собираешься сейчас делать? -- спросил муж.
-- Идти домой.
-- Так рано?
-- Да, так рано,-- мрачно подтвердила она, крепко сжимая его руку.
Он церемонно поклонился, открывая перед ней двери ресторана.
-- В своем завещании,-- сурово пообещала она,-- я не оставлю тебе ни цента! У тебя не будет ни пенни в кармане! Когда я умру, ты мне будешь больше не нужен. А теперь пошли домой, да побыстрее!
И, взяв друг друга под руку, супруги быстро зашагали к дому.
СЕТОВАНИЯ МАДАМ РЕШЕВСКИ
Телефон звонил и звонил в комнате, обитой шелком, где царил сон и через шторы кое-где пробивались лучи утреннего солнца, оставляя яркие зайчики. Элен, вздохнув, перевернулась на другой бок, нехотя, с закрытыми глазами потянулась к телефону и сняла трубку; не преодолев до конца дремы, приложила к уху.
Там, на другом конце провода, раздались горькие, глубокие рыдания.
-- Привет, мам.-- Она не разнимала век.
-- Элен,-- послышался голос мадам Решевски,-- как поживаешь?
-- Все хорошо, мам.-- Элен с удовольствием потянулась под одеялом.-- А сколько времени?
-- Девять.
Элен, скривившись, еще крепче зажмурилась.
-- Мама, дорогая,-- мягко произнесла она,-- почему ты звонишь так рано?
-- В твоем возрасте,-- рыдала мадам Решевски,-- я вставала в шесть утра и работала как проклятая, не покладая рук. Женщина, которой всего тридцать восемь, не должна тратить всю жизнь на сон.
-- Почему ты постоянно говоришь, что мне тридцать восемь? -- обиделась Элен.-- Мне, чтоб тебе было известно, тридцать шесть. Неужели так трудно запомнить? Тридцать шесть.
-- Элен, дорогая моя,-- холодно, со слезами в голосе откликнулась мадам Решевски,-- я это запомню.
Наконец открыв глаза, Элен медленно перевела взгляд на потолок, расчерченный солнечными линиями.
-- Почему ты плачешь, мам?
В трубке помолчали, потом рыдания возобновились -- искренние, отчаянные, правда, теперь уже тоном выше.
-- Что с тобой, мама, скажи наконец?
-- Мне просто необходимо побывать на могиле папочки! Так что приезжай немедленно -- отвезешь меня на кладбище.
-- Мамочка,-- вздохнула Элен,-- мне сегодня предстоит побывать в трех местах...
-- Надо же! И это говорит моя собственная дочь! -- прошептала мадам Решевски.-- Моя дочь отказывается проводить родную мать к могиле отца! Уму непостижимо!
-- Хорошо, я готова, но только завтра,-- стала уговаривать ее Элен.-Разве нельзя сделать это завтра?
-- Нет, только сегодня! -- долетел до нее из Манхэттена высокий, с трагическими нотками голос, такой же, как когда-то в старину, когда она выходила большими шагами на сцену.-- Сегодня, проснувшись, я услыхала чей-то голос: "Ступай к могиле Абрахама, ступай немедленно! Отправляйся к могиле своего мужа!"
-- Мамочка,-- тихо возразила Элен.-- Папа умер пятнадцать лет назад. Какая разница, когда к нему прийти -- днем раньше, днем позже?
-- Ладно, успокойся! -- Мадам Решевски великолепно выразила в голосе обиду.-- Извини, что побеспокоила по такому пустячному поводу. Можешь идти куда хочешь -- на свидания, в салон красоты, на вечеринку с коктейлем... Обойдусь. Сама съезжу на его могилу, на метро.
Элен снова закрыла глаза.
-- Ладно, приеду за тобой через час.
-- Вот это другое дело! -- решительно молвила мадам Решевски.-- И очень прошу тебя, не надевай эту отвратительную красную шляпку.
-- Ладно, не надену.-- Положив трубку, Элен снова легла...
-- Ничего себе, машина,-- проговорила мадам Решевски, когда выезжали из Бруклина.-- На такой ездить только на кладбище!
Она сидела, как школьница, и по внешнему виду ей никак нельзя было дать семьдесят: элегантное котиковое манто, губы тщательно накрашены, стройные ноги в шелковых чулках. Она с презрением разглядывала салон, сиденья из красной кожи и никелированные части "роудстера" Элен.
-- Спортивная модель. Этот великий человек лежит в могиле, а родственники навещают его в таком канареечном автомобиле с открывающимся верхом...
-- Другого автомобиля, мамочка, у меня нет.-- Элен, в дорогих перчатках, осторожно крутила баранку руля -- на нее приятно было смотреть.-Мне вообще повезло, что его не отобрали.
-- Разве я тебе не говорила, что этот человек не для тебя? Не говорила? -- Мадам Решевски холодно смотрела на дочь серыми, глубоко посаженными, блестящими глазами, искусно подведенными.-- Сколько лет я тебя предупреждала? Я всегда была настроена против него. Разве не так?
-- Да, мамочка.
-- А теперь ты довольна уже тем, что он платит тебе алименты только за полгода, а не за весь год,-- горько усмехнулась мадам Решевски.-- Никто меня не слушает, никто, даже родные дети! Ну а теперь вам же приходится страдать.
-- Да, мамочка, ты права.
-- Ну а театр?! -- взмахнула руками мадам Решевски.-- Почему ты не занята этот театральный сезон?