— Скажи.
— Потому что ты постоянно в мрачном настроении, — продолжал Высоцки, — потому что ты своими меланхоличными разговорами вызываешь у всех глубокую депрессию. Женщины, подобные тебе, брызжут весельем — вот идеал. Разве ты можешь рассчитывать на успех в своей профессии, если целый день ходишь как в воду опущенная, словно конец света наступит через два с половиной часа по времени астрономической обсерватории Булова.
— Тоже мне скажешь — мясники с Десятой авеню! — фыркнула Жозефина. — Да кому они нужны? Могу всех их подарить тебе!
Эндерс лежал на кровати, сожалея о том, что такой гордой, красивой женщине, как Берта Зелинка, приходится в эту дождливую ночь сидеть на одном из трех стульев в холле отеля «Серкус» и слушать всякие отвратительные разговоры. Он встал, включил свет, достал книгу, которую взял с собой почитать.
— …Утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется выловить в реке завтра утром! — донесся до него голос Жозефины.
Эндерс отложил в сторону томик Т.-С. Элиота1. Разве можно читать этого великого поэта здесь, в этом отеле, не испытывая при этом в душе некоторой иронии? Эндерс, открыв дверь, выглянул из-за косяка в конец коридора. В холле видны те же горделивые, дающие поэтический настрой ножки — прямые, мускулистые, поразительно стройные, аристократические, плавно текущие от бедер до аккуратных лодыжек и узких ступней. Эндерс мечтательно прижался к дверному косяку, не спуская глаз с ног мисс Зелинка…
Ночной клуб, освещенный оранжевыми фонарями; играет знаменитый оркестр; в меню нет блюд стоимостью меньше семидесяти пяти долларов, — даже томатного сока нет; они с Бертой танцуют — великолепно одетые, сияющие, счастливые, и от его острот в ее глубоких, продолговатых глазах, подернутых нордической меланхолией, вспыхивают озорные, веселые искорки, потом гаснут, и глаза ее становятся вновь серьезными, задумчивыми, когда идет разговор о культуре, искусстве, поэзии…
— «…Не дрался под теплым дождем…» — это моя любимая строчка у Элиота: «…Не лежал, изнывая, в соленом болоте…»
Он быстро зашагал по коридору к холлу, не глядя по сторонам, покуда не остановился у конторки портье.
— Забыл спросить: мне сегодня никто не звонил? — осведомился он у Высоцки, старательно избегая смотреть на мисс Зелинка.
— Нет, никто.
Тогда Эндерс, повернувшись, бесцеремонно уставился на мисс Зелинка, напряжением взгляда пытаясь заставить и ее посмотреть на него, улыбнуться ему…
— Вот такие головы, как у вас, мой друг, — мрачно предрекла Жозефина, — и находят в духовках газовых плит.
Мисс Зелинка сидела с абсолютно бесстрастным, безразличным видом, глядя в одну точку, на расстоянии двадцати пяти футов от плеча Высоцки, — глядя терпеливо, не ерзая на стуле, но холодно, словно это ее совсем не интересует. Казалось, эта женщина ждет, что вот-вот к отелю подкатит роскошный «линкольн», дверца откроется, выйдет шофер в красивой ливрее, пригласит ее в автомобиль и подвезет к тяжелой, дубовой, обитой дорогой материей двери со стальными узорами из блестящего металла.
Эндерс нехотя поплелся назад, к своему номеру; попытался еще почитать: «Апрель, этот жесточайший месяц года…»; полистал книжку: «Вот, сказала она, твоя карта, утонувший финикийский моряк…» Снова отложил томик в сторону: нет, ночью он не может читать. Снова подошел к двери, открыл ее, выглянул в холл: ножки, в шелковых чулках, с поразительно белой кожей и упругими мускулами, все еще там, на своем месте… Сделав глубокий вдох, он вновь направился по коридору к конторке портье.
— Вы только посмотрите, — удивилась Жозефина, — наш челнок вернулся!
— Забыл спросить, — он смотрел прямо в глаза Высоцки, — нет ли для меня какой почты?
— Никакой.
— Хочешь, приятель, я тебе кое-что скажу — откровенно? — вмешалась Жозефина. — Ты сделал неправильный выбор. Тебе, конечно, нужно жить в Давенпорте, штат Айова. Честно говорю! Нью-Йорк раздавит тебя, как земляной орех.
— Никого здесь не интересует твое мнение! — резко оборвал ее Высоцки; он сразу заметил, как неловко Эндерсу, как осторожно поглядывает он на мисс Зелинка, пытаясь удостовериться, какое впечатление произвели на нее слова Жозефины. — Эндерс — симпатичный малый, хорошо образованный, — он далеко пойдет. Оставь его в покое, Христа ради!
— Я даю ему искренний совет, и только, — ерничала Жозефина. — Недаром прожила в Нью-Йорке двенадцать лет — сколько раз видела вот таких, как он, — как начинали и как потом заканчивали: в водах Гудзона.