— Послушай, — Макамер следовал за ним, — я предполагал, что организую день отдыха для нас с Долли. Она живет дома с матерью, а старушка каждый вечер молится за спасение греховной души своей дочери.
Вошла Долли, внимательно посмотрела на них и хихикнула.
— Пойди и поговори с Максиной! — заорал Макамер, поворачиваясь к Датчеру.
— И без тебя знаю свои обязанности, — огрызнулся он и вышел в соседнюю комнату. Максина сидела, вся такая собранная, на кровати, сложив руки на груди, и задумчиво разглядывала потолок.
— Максина, старушка… — начал Датчер.
— Не делай из меня дуру!
— Но я устал! — взмолился Датчер. — Идет война. Я сдаюсь. Здесь, в номере, две кровати. Клянусь, я тебя не трону. Ну ради Макамера с Долли…
— Пусть твой Макамер побудет джентльменом! — громко произнесла она. — Хотя бы одну ночь.
Датчер вернулся в «восточное крыло».
— Она сказала, что Макамер может побыть джентльменом хотя бы одну ночь. — Он снял ботинок. — Ладно. Я ложусь спать.
Долли поцеловала Макамера, повисла на нем, обвив его шею руками. Датчеру пришлось, чтобы не мешать любовным лобзаниям, долго и старательно выравнивать носки своих ботинок под стулом. Долли, проходя мимо него, чмокнула его в щеку.
— Ты у нас, конечно, гроза всех девушек! — съехидничала она.
Макамер с Датчером, облачившись в пижамы, выключили свет. Макамер лег в постель. Датчер подошел к двери.
— Последние известия! — громко объявил он. — Макамер клятвенно пообещал до меня не дотрагиваться даже пальцем! Спокойной ночи!
Женщины захихикали, а Макамер громко захохотал. Датчер не остался в стороне. Вскоре обе комнаты отеля сотрясались от приступов смеха. Датчер тоже лег.
За окном, на темных улицах Сан-Диего, мальчишки — разносчики газет кричали, что Англия объявила Германии войну. А он, лежа в постели, прислушивался к этим крикам, то и дело нараставшим, превращавшимся в отчаянные вопли, потом удалявшимся, глядел в темный потолок. Поздний час, война, которую они весь вечер отталкивали от себя, старались забыть о ней — за выпивкой, бешеной скоростью автомобиля, беззаботным смехом и донимающей их похотью, — вдобавок эти крики сейчас сломили его, — так львы забывают о своем бурном темпераменте при виде хлыста дрессировщика. Он опять видел жуткие картины. Поляк-кавалерист лежит на пыльной польской дороге мертвый, широко открыв, словно в изумлении, рот; рядом с ним валяется его убитая лошадь. А этот парень в кабине немецкого бомбардировщика летит от Варшавы назад, на свой аэродром, вознося благодарственные молитвы: «Ну вот, еще раз… еще раз возвращаюсь живой на базу».
— Все это из-за Долли, — проворчал Макамер. Его молодой, с ноткой сожаления голос, преодолев крошечную темную бездну между краями двух кроватей, долетел до слуха Датчера. — Мне-то все равно, это она сходит с ума, ей дорог каждый час. Ты хочешь спать, Ральф?
— Нет.
— Она цепляется за все — буквально за все. Как она не любит спать! Всегда прикасается ко мне, хватает меня руками… Она скоро умрет.
Датчер слышал, как тяжело вздохнул Макамер; скрипнули пружины матраца; голоса мальчишек — разносчиков газет приближались.
— Она больна, понимаешь? Доктора бессильны. У нее болезнь Брайта. Часто у нее все тело немеет, ей кажется, что у нее выпадает из глазницы глаз, отрывается ухо… Вот почему она постоянно глотает эти пилюли. Никому об этом не говорит, знаю только я. Ни ее семья, ни ее босс…
Датчер лежал в постели неподвижно, замер, упорно глядя в потолок.
— Я не люблю ее. — Теперь глухой, хрипловатый голос Макамера был еле слышен. — Я, конечно, не признаюсь, говорю, что люблю… но я люблю других девочек… А ей говорю, что люблю ее. Она не желает терять ни одного часа жизни.
— Тсс! — прошептал Датчер. — Не так громко!
— Неужели и сейчас громко? — удивился Макамер. — И здесь мой голос способен снести стену, да? Тебе грустно, Датчер?
— Да, — не стал отрицать он.
— Смешно получилось, не находишь? — спросил Макамер.
— По-моему, ты этого не почувствовал. — Датчер говорил с закрытыми глазами, голова его покоилась на подушке. — «Ждешь, ждешь этого целых шесть лет, и каждый раз, как только прогремит выстрел, ты, спохватившись, говоришь себе: „Ну вот, началось!“ Но ничего не происходит, ты, как всегда, усердно читаешь газеты, читаешь каждый день, и вот, когда это случилось, ты даже этого как следует не чувствуешь. Мы почувствуем все позже, мы все почувствуем позже…»
— Что ты собираешься делать сейчас?
— Как «что»? Спать! — засмеялся Датчер.
— Спокойной ночи! — пожелал Макамер.