Ван Митер улыбнулся ему, показывая всем своим видом, что благодарен ему за остроту.
— Для того чтобы предоставить вам как можно больше времени, свободного от финансовых забот, фонд решил разделить сумму премии на несколько еженедельных взносов.
Нога Джентлинга в дырявом башмаке сорвалась с коленки другой ноги и опустилась, мягко стукнувшись о ковер с густым ворсом.
— Боже мой! — с несчастным видом произнес Дауд.
— Послушайте, у фонда нет никакого желания навязывать вам какой-то определенный жизненный уровень, но принято решение, — Ван Митер, колеблясь, все повышал голос, — что на двадцать пять долларов в неделю можно жить вполне сносно и выполнять обычную работу.
Все драматурги устремили взгляды мимо Ван Митера — на фотопортреты звезд на стенах.
— Итак, если разделить тысячу долларов на двадцать пять, то получается, что всей суммы каждому из вас должно хватить месяцев на десять. Хотя, честно говоря, леди и джентльмены, очень трудно написать хорошую пьесу менее чем за десять месяцев, это точно. Все вы, конечно, знаете афоризм: «Пьеса не пишется, — она постоянно переписывается».
— Так нам заплатят чеками или наличными? — повторил свой вопрос Мидкиф. — Что-то не могу припомнить, когда кто-нибудь заполнял для меня чек на двадцать пять долларов.
— Я уверен, что соглашения всегда можно достичь, мистер Мидкиф, — успокоил его Ван Митер, в душе ненавидя за то, что тот принимался гладить свою лысую голову каждый раз, как он обращался к ним со словами «молодые люди».
— Тем лучше, — откликнулся Мидкиф.
— Видите ли, — Ван Митер улыбался, лишний раз демонстрируя свой шарм, в котором никто и не сомневался, — нам приходилось и прежде иметь дело с творческой интеллигенцией, и мы с большим уважением к ней относимся. Мы хорошо понимаем творческих людей. Они, в сущности, дети — талантливые, чудесные дети. Особенно в том, что касается финансовых вопросов. Уверен, что через десять месяцев вы будете только благодарить нас за такое мудрое решение. — И встал.
Все поднялись за ним. Расточая им щедрые улыбки, он кивал головой. Мисс Титтл кивнула в ответ. Все они стояли в этом кабинете, отделанном сосновыми панелями, с фотографиями бессмертных на стенах: подтянутый Ван Митер; Дауд — с посеревшим лицом; дергающая носом мисс Титтл; Джентлинг, важный, как лорд, в своем полном безразличии; Шварц — с задумчивым видом; Марбл, лихорадочно соображающий, сумеет ли уговорить кредиторов подождать еще. Давящая, мрачная атмосфера сменила общее приподнятое настроение, и никто теперь не вышел бы из этого кабинета с той же грациозностью, с теми же светлыми надеждами, с какими входил сюда.
— Да-да, — повторял Ван Митер, весьма довольный, что все наконец благополучно завершилось. — Да, именно так.
— Ну, — наконец вымолвил Мидкиф, запахивая потуже свое потертое, промокшее насквозь пальто с великим достоинством, словно заворачивал себя в полковое знамя, — не знаю, что вы, подонки, собираетесь делать с вашими деньгами, а лично я иду покупать себе «паккард»! — И, чуть поклонившись Ван Митеру, водрузил на голову шляпу, величественной походкой покинул офис и взял курс на «Асторию».
Остальные лауреаты немедленно последовали за ним.
Лемке, Погран и Блауфокс
Машинные операторы, закройщики, молодые рабочие со склада — все разошлись по домам спать. Свет горел только в демонстрационном зале компании «Лемке, Погран и Блауфокс»: повсюду разложены вязаные изделия, пояса, бюстгальтеры, корсеты самых разнообразных моделей. Так тихо бывает только на фабрике спустя двадцать минут после того, как выключены все машины, все работницы-девушки давно ушли и свет во всех помещениях погашен. Сквозь мягкую пелену опустившейся на город темноты сюда из-за окон доносились далекие гудки автомобилей и шарканье подошв — пешеходы спешили домой к обеду. Из лифтовых шахт доносилось нудное завывание, сообщающее о перемещении кабины.
В демонстрационном зале сидели Лемке с Пограном; старались друг на друга не смотреть и не разговаривали. Слышали, как мягко, замедляя движение, приближался к залу лифт. Двери его раздвинулись, и оттуда с деловым видом выпорхнул Морис Блауфокс, тихо напевая себе под нос:
— «Не знаю, какой тогда был час…»
Увидав их, он оборвал песню, всплеснул руками в искреннем удивлении и так, с поднятыми руками, замер перед ними. Блауфокс, по-видимому, только что вышел от парикмахера, — тот над ним неплохо поработал: лицо розовое, лоснится, пенсне резво раскачивается на черной ленточке, короткие гетры на ногах безукоризненны.