— Это был один из лучших театров, — возвысила голос мадам Решевски. — Но и времена тогда были получше.
— Да, мамочка, я согласна.
— Нужно работать! — Мадам Решевски воздела руки, чтобы подчеркнуть эмфазу1. — Мы-то работали! Актеры играли, драматург сочинял, публика аплодировала! Ну а теперь что — одно кино! Тьфу!
— Да, мамочка.
— При всем при том ты еще и ленива. — Мадам Решевски поглядела на себя в зеркальце сумочки, чтобы убедиться — резкая мимика не сказалась на ее привлекательности. — Ты просто сидишь ничего не делая, только ждешь, когда тебе пришлют алименты, но, увы, ты их так и не дожидаешься! К тому же… — и бросила на Элен критический взгляд, — ты только посмотри на себя! Как ты одеваешься?! — И для пущей убедительности сделала кислую гримасу. — Но все равно, впечатление ты производишь — этого отрицать нельзя. Все мои дочери отличаются этим. — Мадам Решевски покачала головой. — Но, конечно, всем вам не сравниться со мной, когда я была чуть помоложе. — Она откинулась на спинку сиденья; наступила тишина. — Нет, со мной вам не сравниться! — прошептала она. — Ни за что!
Элен бодро шла рядом с матерью по кладбищу, тесно заполненному могилами с мраморными памятниками, и под ногами у них хрустел песок ухоженных дорожек. Мадам Решевски держала в руке дюжину желтых хризантем; когда приблизились к могиле, на лице ее появилось выражение радостного ожидания.
К ним подошел бородатый человек в аккуратном черном облачении, с румяной физиономией, и взял мадам Решевски за руку.
— Может быть… не угодно ли вам заказать молитву за усопшего, дорогая леди?
— Поди прочь! — нетерпеливо отдернула руку мадам Решевски. — Абрахаму Решевски не нужны профессионалы проповедники.
Старик вежливо поклонился, затем мягко, без нажима, произнес:
— Я помолюсь за Абрахама Решевски безвозмездно.
Мадам Решевски остановилась, посмотрела на старика; ее холодные серые глаза улыбнулись.
— Дай этому человеку доллар, Элен, — сказала она, снисходительно прикоснувшись к руке старика.
Порывшись в сумочке, Элен вытащила доллар. Старик с самым серьезным видом поклонился.
Элен поторапливала мать.
— Вот видишь, — удовлетворенно отметила мадам Решевски, — он уже пятнадцать лет как в могиле, а до сих пор пользуется уважением во всем мире. Готова поспорить — этот старик никому не предлагал помолиться за кого-нибудь бесплатно, по крайней мере, лет эдак двадцать пять. — Она повернулась к Элен. — А ты не хотела приезжать. — И вновь пошла дальше крупными шагами, продолжая цедить сквозь зубы: — Во всем мире…
— Мама, прошу тебя, не так быстро! — запротестовала Элен. — Не забывай о своем сердце…
— Нечего беспокоиться о моем сердце. — Она остановилась, взяв дочь за руку. — Все, мы уже близко. Останешься здесь. Я пойду к могиле одна.
Она не глядела на Элен. Ее глаза приклеились к серому гранитному памятнику в тридцати ярдах от них. На нем была написана фамилия ее мужа и чуть ниже — свободное пространство для нее, когда она к нему присоединится. Она заговорила очень мягко:
— Отвернись, Элен, прошу тебя, дорогая! Мне хочется побыть здесь наедине. Я позову тебя, когда смогу. — И она медленно направилась к могиле, держа в руке хризантемы, словно большой букет невесты.
Элен опустилась на мраморную скамеечку возле могилы человека по имени Аксельрод и отвернулась в сторону.
Мадам Решевски подошла к могиле мужа: спокойное, сосредоточенное лицо, поджатые губы, высоко приподнятый подбородок, изящная шея над воротником котикового манто; грациозно наклонилась, положила хризантемы — компактный желтый пучок — на холодную землю рядом с гранитом; молча стояла, глядя на неживую, пожухлую, по-зимнему коричневую траву на могиле.
Глядя на увядшую траву, медленно стащила перчатку с одной руки, затем с другой и рассеянно засунула в карман. Белые-белые руки с ярко-красным маникюром…
— Абрахам! — закричала она, и ее высокий голос резко зазвенел — такой пронзительный, отражающий ее самые глубокие, искренние чувства. — Абрахам! — Горделивый, звучный голос многократным эхом прокатился по холмистому кладбищу… — Абрахам! Послушай меня!
Глубоко вздохнув, не обращая внимания на памятник, она говорила прямо себе под ноги:
— Ты должен мне помочь, Абрахам! Беда, беда!.. Я стала стара, бедна, а ты покинул меня вот уже пятнадцать лет назад.
И вдруг, понизив голос, стала говорить тихо-тихо, немного торопливо, как всегда женщины жалуются мужу: