— Я иногда не могу тебя понять, шутишь или говоришь серьезно. Ведь ты сначала посмотрел на меня, как какую-то надоедливую вещь, и почти сразу же повел себя по-другому, будто в тебе одновременно уживаются два совершенно разных человека. — Искоса поглядывая на меня, проговорила Света.
— Мистер Хайд и доктор Джескилл?
— А не наоборот?
— Без разницы. Мое высшее военное образование не позволяет изучать шедевры мировой литературы. А вдруг я проникнусь чуждой сердцу российского офицера враждебной идеологией? Или, того хуже, воспылаю пламенной любовью к идеологически вредному образу жизни. Не хочу быть пищей для замполитов и особистов, пускай карьеру без меня делают.
— Да брось. По моему мнению, ты прочитал вдвое больше, чем все надутые индюки из нашего отдела. И если ты не станешь афишировать военный образ, тебя вполне посчитают этаким умницей-интеллектуалом из какого-нибудь провинциального техникума.
— Ты меня убила. Меня, начфиза полка, уподобили провинциальному преподавателю. — На этой фразе я решил закончить полушутливую пикировку и постарался перевести разговор в нужное русло. — Кстати, а в клубе твоем кормят? Или желательно поесть заранее? Я вообще-то в магазин собирался. К моему глубокому сожалению холодильник пуст, как паперть нищего проповедника. А в клубах пища больше духовная или скудная.
— Не волнуйся, в «Гнезде дракона» с едой проблем нет.
— А качество?
— Все зависит от наличия денег.
— Вот это речь не ребенка, но дамы. — Последняя шпилька не удалась. Светка всем своим видом пыталась показать, что в ее понятии — дамы, это — женщины бальзаковского возраста. А с моей подачи, она считала возраст бальзаковским именно тот, в котором умер Бальзак, где-то на шестом десятке.
Пока моя очаровательная соседка решала, обидеться или сделать вид, что она немного расстроена, я успел одеться в «нормальный гражданский костюм». Под таким длинным названием я предполагал настоящий замшевый костюм, по случаю вывезенный из Канады, где мы пару лет назад успели «отметиться» у эскимосских шаманов. Костюм мне нравился, но одевал его всего пару раз в прошлом отпуске — слишком броско он смотрелся.
— Вот это по-военному. — Оценивающе усмехнулась Светка, украдкой бросая взгляд на часы. — Раз-два и готов. Вот только открывают клуб после шести вечера, а сейчас — половина четвертого. Я думаю, что галантный джентльмен зайдет за дамой ровно в семнадцать.
Дверь захлопнулась, а я, как последний идиот, остался в коридоре в пижонском костюме. В ушах стоял веселый смех и в прихожей витал странный запах духов, который вызывал странные ассоциации. Аромат цветущих лилий.
Это здание построили еще тогда, когда Обводный канал считался границей столицы Российской империи. Во всяком случае, именно таким мне показался старый дом из красного кирпича возле замызганной набережной мелиоративного творения Петра. Лет так сто пятьдесят назад там, наверняка, пыхтела мануфактура какого-нибудь удачливого столичного предпринимателя, но сейчас здание казалось заброшенным и неухоженным. Закрытые металлическими щитами окна верхних этажей уныло взирали на грязные воды канала, и лишь небольшая вывеска над входом в полуподвал указывала на какое-либо присутствие жизни. В рано наступившей декабрьской темноте слабоосвещенная набережная навевала неуютные и грустные мысли.
— Нам — сюда! — Светка увлекла меня к входу.
Неоновая вывеска над козырьком входа изображала зеленую перекормленную ящерицу с маленькими ангельскими крылышками, но двери выглядели мощно и солидно. Начищенная до блеска ребристая подвеска-шишка, напоминающая большую гирю из-под детских ходиков, солидно свешивалась возле двери и под порывами ветра почти не колыхалась. Ульманен решительно потянула шишку вниз, и из-за дверей донесся мелодичный звон колокольчика. Хриплый голос, донесшийся из небольшого динамика, поинтересовался, кого там нечистая несет, на что Светка ответила:
— В монитор посмотри.
— Смотрю и вижу, что не одна. — В голосе невидимого охранника ощущалось какое-то непонятное веселье. — Поэтому и глазам своим не верю.