— Кое-кому надо почаще заниматься карате, — добавила Нэнси.
Не только Билли Поэт имел слабость к администраторам ФАГС, а все сорвиголовы. Они совершенно теряли голову от безумного полового влечения, больше не сдерживаемого таблетками, и все эти обтягивающие трико, сапоги, большие глаза и белые губы значили для них только одно: секс, секс, секс.
В действительности на уме у соблазнительных администраторов никакого секса не было и в помине.
— Если Билли пойдет проторенной дорожкой, то сначала изучит ваши привычки, распорядок дня и окрестности. Затем выберет одну жертву и пришлет ей по почте скабрезный стишок.
— Какой романтик, — сказала Нэнси.
— А иногда он звонит по телефону.
— Какой храбрец! — За плечом шерифа Нэнси разглядела почтальона, который шел к салону.
Над дверью одной из кабинок загорелась синяя лампочка: значит, клиенту что-то понадобилось. Все остальные кабинки в салоне были свободны.
Шериф спросил Нэнси, не может ли человек в кабинке быть Билли Поэтом.
— Если это так, я его сломаю как соломинку!
— Да нет, там же Сладкий Дедуля, — сказала Мэри. Сладкими Дедулями называли всех очаровательных старичков, которые часами болтали, шутили и вспоминали былое, прежде чем позволить администраторам ввести инъекцию.
Нэнси застонала.
— Мы уже два часа ломаем голову, чем ему поужинать напоследок!
Вошел почтальон: он принес единственный конверт, адресованный Нэнси и подписанный жирным карандашом. Она была потрясающе красива в своем негодовании, когда распечатывала его: конечно, письмо от Билли Поэта!
Нэнси оказалась права. В конверте лежал листок с четверостишием, но не его сочинения: то была старинная шуточная песенка, которая после всеобщего внедрения гуманного контроля рождаемости приобрела новый оттенок смысла. Тем же жирным карандашом Билли Поэт вывел такие строчки:
Когда Нэнси вошла в кабинку, чтобы узнать, зачем ее позвали, Сладкий Дедуля лежал на изумрудно-зеленом шезлонге, на котором за последние пятьдесят лет мирно покинули этот мир сотни других людей. Он изучал меню из соседнего ресторанчика Говарда Джонсона и притоптывал в такт фоновой музыке, льющейся из динамика на лимонно-желтой шлакоблочной стене. В комнате было единственное окно, забранное решеткой снаружи и подъемными жалюзи изнутри.
Рядом с каждым салоном ФАГС обязательно располагался ресторан Говарда Джонсона — и наоборот. У ресторанов была оранжевая крыша, а у салонов — фиолетовая, но и те и другие принадлежали правительству. Практически все на Земле было правительственное.
И практически все делали машины. Нэнси, Мэри и шерифу повезло: у них хотя бы была работа. Большинство людей не могли этим похвастаться. Средний житель днями напролет торчал дома и смотрел телевизор — единственный правительственный канал. Каждые пятнадцать минут телевизор призывал его голосовать с умом, потреблять с умом, молиться в любой церкви на выбор, любить ближнего своего, соблюдать законы — или сходить в ближайший салон ФАГС и лично убедиться, какими радушными и внимательными могут быть администраторы.
Сладкий Дедуля был представителем вымирающего вида: старый, лысый, с дрожащими руками в печеночных пятнах. Большинство современных людей независимо от возраста выглядели на двадцать два — благодаря специальным уколам, замедляющим старение, которые им делали дважды в год. Дряхлость старика была верным признаком того, что уколы изобрели уже после того, как улетела легкая птица его юности.
— Ну что, определились с последним ужином? — спросила Нэнси. Она услышала раздраженную нотку в своем голосе и устыдилась. Да, Билли Поэт вывел ее из себя, а старик ужасно надоел, но она не имела никакого права злиться. Это непрофессионально! — Панированные отбивные из телятины очень хороши.
Старик вскинул голову. Он заметил непрофессиональное раздражение в ее голосе и — из жадного старческого коварства — решил наказать администратора.
— Не очень-то вы любезны, — проворчал он. — Я думал, вам полагается быть любезными. Разве салон ФАГС не должен быть приятным и уютным местечком?
— Прошу прощения, — сказала Нэнси. — Если я вдруг показалась вам нелюбезной, то вы тут совершенно ни при чем.