Пархатый определённо являлся главарём, что бросалось в глаза с первых секунд. Это проявлялось и в умении подать себя и в тяжёлом взгляде исподлобья коим он сверлил легавых, и в пренебрежительно брошенном Вальтере.
- Таки сколько необходимо дать гражданину начальнику, чтобы несчастного Лазаря отпустили восвояси? Как всегда, чего не коснись, виноват еврей. С какого такого праздника в главари определили? А может, я не согласен. А может, мне, наоборот, в шестёрках ходить интереснее, - прямо с порога подвала принялся причитать и торговаться Пархатый, преимущественно обращаясь к Олегу.
- Сто восемьдесят шекелей готов отдать бедный измученный Лазарь прямо сейчас, прямо вот тут, взамен на свободу. А ведь это тысяча двести пятьдесят четыре рубля шестьдесят копеек, по курсу вашего времени гражданин начальник. Всё что есть, отдаю, и пускай несчастные детки мои останутся голодными. Ну, так как? Таки берёте? - со стороны смотрелось так, что жид как будто хитрит.
- Слабовато ты свою шкуру ценишь. Тебе вышка светит, а ты тысячу двести. Да на тысячу двести в магазин нормально не сходишь. Так, грузите его с остальными поскорее, меня дома борщ и сказочная нимфа поджидают, - без эмоционально отвечал Олег.
- Ни-ни-ни! Секундочку, гражданин начальник. Одну секундочку. Побойтесь Бога, вы всё перепутали. Вы тысячу двести на ваше время применили, в то время как тратить вам тысячу двести после второй мировой войны придётся, а это уже совсем другая мера. Можно не раз в магазин сходить и не два, а можно и на курорт прокатится, допустим, в Ялту. Двести шекелей, и точка! И режьте меня на ремни, не шекелем более. Хотите больше, извольте - двенадцать процентов годовых взамен положенных двадцати и то, только в знак моего к вам глубочайшего уважения, да отдавая дань сложившейся ситуации.
Неожиданно один из рядом стоящих с Пархатым милиционер вышел вперёд, гневно вздёрнул руку, направил указательный палец на еврея и по пролетарски громко, и чётко начеканил следующее:
Вот посмотрите вы сюда - в глазах болото и трясина,
Ни грамма совести, стыда, не смоют мыло и вода
Все злодеяния жида!
Сравните меру у людей: один умней, другой добрей,
Проворней третий и смелей. Теперь как меряет еврей,
Тут чем хитрей ты и подлей, чем больше обманул людей,
Тем соответственно пархатей!
И в концовке скажем мы - не все евреи есть жиды,
Но в ком действительно сидит пархатый, подлый, вёрткий жид
Тот справедливою рукою да непременно будет бит!
Касаемо этого жида, давайте нам его сюда,
Нагнём без боли и следа!
Ведь есть блестящая идея! Идея в том, чтоб съесть еврея!
Запить вином, заесть рагу! А утром выложить в тюрьму!
Ну а в тюрьме пархатый жид, уж никому не навредит. И у народа есть вердикт, пускай пожизненно сидит!
Сперва раздались жиденькие, но затем перешедшие в овации бурные рукоплескания. Хлопали в ладоши абсолютно все. Лупили что есть силы милиционеры, побросав винтовки. Где-то позади смачно как могли в наручниках, хлопали упакованные в автозаке заключённые, но самое удивительное что хлопал и сам Пархатый, правда, недобро косясь на милиционера - поэта.
- Ну что тут скажешь! Молодец, да и только! Весьма недурственно! Сам придумал? - спросил Олег.
- Только что в голове родилось. Не смог сдержаться, товарищ Хоботов, уж извините! - отвечал немного смущённый внезапно обрушившейся славой милиционер.
- Во голова! Прямо мои мысли прочитал! Ничего страшного, такие вещи, братец, сдерживать нет надобности. - Проговорил довольный Олег
- А я знал одного паренька, который повесился, узнав, что в нём есть четвертинка от жида! - попробовал было вставить другой милиционер, явно завидуя внезапному успеху сослуживца. Но его попросту не заметили.
- Правда?! Тогда вот ещё! - ответил воодушевлённый милиционер поэт и незамедлительно выродил на белый свет свежий стих.
Подружились жид и Сашка, стали не разлей вода,
Много лет они дружили, пока не пришла беда
Воровал продукты Сашка на базаре у пруда
Не для гонору, какого, а заставила судьба.
Делал он это блестяще день за днём и без труда,
И за Сашкину за бошку посулили два ведра,
Молодой ещё картошки вместе с крынкой молока!
Вышел год неурожайным, все остались без еды.
Исключением не стали и пархатые жиды!
Выходи приятель Сашка, поиграем у ворот
Познакомимся с девчонкой, что на Кисловке живёт!
И посажен Сашка в яму, весь побитый и в грязи.
Почему не понимает. Как? За что? В какой связи?!
Пухнет с голоду, страдает, но друзей не выдаёт,
Ну, а жид картошку варит, песни весело поёт!
Скользкий жид картошку жарит, упиваясь молоком,
Да в мундирах запекает, как положено с дымком!
Вот такие вот друзья, Братцы эти жидовья!
-Брависсимо! - первым закричал Олег под новый шквал аплодисментов. - По-моему, так определённо лучше, чем в первый раз! Не дружище у тебя просто наверняка муза на плечах сидит да в темечко зацеловывает. Тут мы с тобой схожи. Однако предлагаю сперва доделать дело, а уже потом соберёмся все вместе у меня на даче и как следует, повеселимся по этому поводу. Уверен, ты побалуешь нас ещё не одним стихотворением на подобную тематику.
Подобно алому пиону, взошло в саду дитя Сиона
И дивный, яркий, майский сад прекрасней стал, аж
во стократ.
Закапал дождь, живительною влагой,
питая землю и цветы.
Как будто стало всем растениям мало, волшебных капель утренней росы.
Закончилась вода на небе и солнце вышло из-за туч,
Немного все оцепенели, глядь, а пион-то стал колюч...
Отвечал на предложение Олега поскорее доделать дело, поэт-милиционер уже нараспев. Казалось, он вошёл в раж и уже не в состоянии себя контролировать, а тем более остановиться.
- Стоп! Стоп! Стоп! - скомандовал Олег. - Друга, всё это конечно прекрасно, но так мы с тобой тут до второго пришествия застрянем. Опосля! Говорю же тебе - после!
На этот раз милиционер-поэт хоть и с явно читаемой досадой, но подчинился.
И снова переключившись на главаря, Олег продолжил задержание.
- Ну-ка, покажи свои шекели, борода плешивая. Посмотреть хоть, как они выглядят. Всё одно отнимем и сдадим государству. Капитан Хоботов взяток не берёт и с бандитами не договаривается. Запомни это раз и навсегда, и другим расскажи, гнида! Давай выворачивай карманы. Живее!
На это, дитя Сиона весьма искусно изобразил то, что полез за деньгами. Вытащил горсть каких-то монеток и якобы случайно рассыпал их аккурат возле кучи конфискованного оружия. Несколько рядом стоявших милиционеров бросились поднимать монетки, бросился и Олег. Да не углядели, как бросился и Пархатый, да только не монетки, а револьвер подобрал, сволочь. Грохнул выстрел в одного из ближе стоящих синепогонников, которым оказался, конечно же, милиционер-поэт. Милиционер-поэт как стоял, так и сел корчась от боли, хватаясь за живот, подтверждая тем самым жестокие строки Талмуда говорящие, что лучший из гоев достоин смерти. А Пархатый бросился бежать, всё время ловко разворачиваясь и резво отстреливаясь на ходу. Выпустил в обрезанного весь барабан своего револьвера и Олег. Да безрезультатно. Казалось, пули не берут, будто заговорённого Пархатого, и он вот-вот уйдёт. Палили изо всех винтовок, вокруг поднялся пороховой дым, и вот тут злодейская пуля попала Олегу прямо в сердце. А ведь здорово жидёнышь на страстях сыграл, как на скрипке, было последним, что мелькнуло в голове Олега. Закружилась голова, и Олег упал. И окропился поутру снежок красненьким.
Тут обстановка сна изменилась, и Олег ощутил себя тореадором на арене вместе с разъярённым быком. Толпа весело гудела и улюлюкала. Вместо шпаги у Олега в одной руке почему-то оказалась бутылка коньяку, в другой же совершенно бесполезная в данной ситуации котлета на вилке. Бык тем временем разогнался и в один миг оказался рядом с остолбеневшем Олегом.
- Ты что ли тут тореадор? - спросил нагловато бык человеческим голосом и, получив неуверенный ответ, бык продолжал. - Так чего стоишь, словно пень трухлявый, время только моё и своё тратишь. Давай уже скорее пихай котлету в карман и понарошку убей меня своей вилкой в ухо. Пусть потешатся, живодёры! - При этом бык гневно оглядел залившимися кровью глазами, весёлую толпу.