Ночью постовой, как правило, предоставлен сам себе. В округе не было зверей, а визит чужака в лагерь был редкостью. Пить на посту строго запрещалось, да он сам на посту не стал бы. В голову лезли мысли разной паршивости, и он по характеру останавливался на гнуснейших. Матеря про себя всех вокруг, Писарь сошёл с пригорка и двинулся к лесу, чтобы проверить ловушки. Свет включать было неразумно, поэтому заходить вглубь он не решился.
Капканы, волчья ямы с кольями и их миниатюры с гвоздями, которые вмещали в себя только ступню ‒ лишь на это хватало фантазии и сил команде. Сейчас, когда на весь город может и 5 команд не набраться, всерьёз нападений на лагерь можно было не опасаться.
Писарь усмехнулся, наконец найдя западню и дальше не пошёл. Угловатое лицо разобрала зевота, и он вернулся на пост. К месту, выбранному для лагеря, у него тоже были претензии и он в тайне ждал момента, когда новоприбывшие бандиты или простая зелень нападёт на них в погоне за лёгкой, куда легче добываемой, чем сталкерством, наживой. Виктор был готов поставить свой дом, оставшийся в миру, что детские пакости, называемые Жигулём ловушками, не удержат хоть сколько-нибудь серьёзно настроенных людей. И грела его этой прохладной летней ночью только одна мысль, что когда случится что-то серьёзное, к Жигулю возникнут вопросы, но сам капитан не сможет на них ответить.
Желание покурить, успокоить нервы, всплыло в сознании. Поправив на плече ремень автомата, закреплённый одним концом за мушку, Писарь закурил в полную грудь. После второй затяжки его разобрал дикий кашель.
‒ Ну ничего, у меня-то пара слов нашим парням точно найдётся. Эх, Гарик-Гарик, сам ты себе яму вырыл, ‒ не сдержав зла, высказал Писарь, глядя в даль, на жилые дома. То ли эта фраза, то ли никотин, всё-таки успокоили его. Когда до фильтра оставался сантиметр, он несколько раз плюнул на тлеющую бумагу, потушив её, и выбросил бычок двумя пальцами и зашёлся кашлем ещё раз.
Из города до деревни ездить становилось всё опаснее. На дорогах нередки стали брошенные машины с проколотыми колёсами, слитым бензином, и кто знает какими ещё пакостями. Никто не смог сказать Купцу, чьи это машины и что происходит с их хозяевами. В голове копошились вредные, ненужные мысли: "Может, не там спрашивал? Может, если спросить у народников, они расскажут, чьи авто стоят на обочине и где их водители?"
Купца уже давно не мучила совесть. С каждой поездки в город он утаивал примерно десятую часть с общего навара и держал собственный счёт у "московских", на котором скопилось уже несколько десятков грамм золота. Отличная, как он думал, компенсация риску пропасть без вести на трассе и пополнить собственной тёмно-синей девяткой список "обочечников". И всё-таки, сами по себе те знакомства, которые он заводил в деревне, с лихвой окупали этот риск. Купец засыпал счастливым, ощупывая в руке свой Макаров с единственным патроном в патроннике ‒ обойма была разряжена по всем правилам.
Пётр Лодочник тоже не мог уснуть. Даже через слой тёплых вещей и одеяло через пол бил по костям холод. Спальник ненамного облегчал для Петра ситуацию. Грели его лишь воспоминания и приятные мысли. Ещё полгода и он накопит и себе, и внукам на жизнь. Можно будет завязать со сталкерством и вернуться домой. Фантазия рисовала ему особняк в пару этажей, который он купит на заработанные деньги. И хватит там места на всю семью. Не придётся больше им ютится в собственных квартирках, на всех будет один большой дом. Всё-таки, он не ошибся, пойдя к "жигулёвским", от базарных склок и постоянных визитов сомнительных личностей подальше.
Снаружи послышался кашель и Пётр, будто бы вспомнив, что ему бы самому не мешало прочистить горло, несильно прокашлялся. Полудрёма нападала и на него. Мысль о том, как ему повезло с командой и ролью в ней, была последней на сегодня.
Писарь удобно пристроился на пригорке, затягиваясь ещё одной сигаретой и косился в даль, на город. Пепел, который он не стряхнул, отпал от сигареты сам и упал на окуляр бинокля. Витя цокнул и перевернул бинокль, чтобы стрясти пепел. Оставшиеся серые хлопья он убрал пальцем, а затем протёр окуляр рукавом. Взгляд, упавший на тёмное стекло, поймал в отражении белый шарик. Писарь поднял глаза к небу. Полнолуние.