«Черт возьми, что все это значит?» — раздраженно задал он себе вопрос и вдруг, разозлившись, поднял голову и застонал от резкой боли, одновременно пронзившей висок и бедро. Тут же у постели возникла женщина. Он напрягся, пытаясь ее узнать.
Нет, не может быть! Перед глазами у Рида плыло. Он моргал, чтобы прояснить видение. Женщина молча стояла у кровати и серьезно смотрела на него сверху. Ее волосы красновато поблескивали в оконном свете. Нет, у Дженни были каштановые волосы, а на солнце они отливали медовым золотом.
«Жарко… как же жарко!» — внутренне изнемогал он.
Рид хотел раскрыться, чтобы спастись от сжигавшего его огня.
— Нет, не делайте этого!
Видение заговорило, и Рид застыл в изумлении. Радость медленными волнами заполняла все его существо. Это в самом деле она! Живая! Она вернулась к нему!
Смех заклокотал у него в горле и вырвался наружу странным каркающим звуком. Рид опять попытался сбросить одеяло.
— Не надо, прошу вас! Вы больны, вам нельзя раскрываться.
Девушка сделала попытку остановить его, и Рид схватил ее за руку.
— Не уходи, — прошептал он.
Она замерла, потом тихо откликнулась:
— Вы не поняли. Я не та, за кого вы меня принимаете.
— Не уходи… — свет начал меркнуть, — не бросай меня снова!
— Преподобный отец… Рид, пожалуйста, попытайтесь понять…
Его охватила паника. Огонь внутри разгорался все жарче, поглощая свет. Девушка исчезала, и он молил из последних сил:
— Не уходи!
Наконец угасла последняя искорка света, и тут он услышал ее ответ.
— Нет, я не уйду, — сказала она отчего-то печальным голосом.
Глава 2
Был солнечный полдень. Изрезанная колеями главная улица Седейлии оживленно гудела. Честити шла по тротуару, щурясь от яркого света. Мимо с шумом и грохотом проехал большой ветхий фургон, груженный шкурами. На большую дорогу повернула группа всадников в запыленной одежде, низко надвинутых на лоб шляпах и с болтавшимися на бедрах револьверами. Из пестро раскрашенного салуна на другой стороне улицы доносились громкая музыка и визгливый женский смех, а впереди, вдоль деревянных домов с декоративными фасадами, торопливо шагали немодно одетые женщины. Все здесь казалось девушке безнадежно убогим по сравнению с мощеными улицами и изящной архитектурой Нью-Йорка — города, в котором она росла и училась. Ее вдруг охватило чувство нереальности происходящего.
Чувство это усилилось, когда Честити поймала свое отражение в витринном окне магазина. Женщина, которая смотрела на нее из стекла, мало напоминала ту ухоженную, строго одетую Честити Лоуренс, которая несколько дней назад отправилась в поездку на Запад. Огненно-рыжие волосы, раньше аккуратно спрятанные под скромной шляпкой, теперь бесстыдно блестели на солнце. Теплый ветерок трепал игривые локоны. Она долго думала, что бы надеть в дорогу, и наконец остановила свой выбор на глухом черном платье скромного фасона. Теперь это платье было мятым и грязным. Не оставалось никакого сомнения, что она в нем спала. В довершение всего на лифе не хватало двух пуговиц, потерянных где-то в суматохе ночи, и ворот совершенно неприличным образом распахивался на груди. В результате создавалось абсолютно ложное впечатление о ее нравственности. Можно было подумать, что она шлюха, только что обслужившая клиента.
Честити хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Ей удалось лишь немного вздремнуть после утомительной ночи. Когда ее разбудил доктор Карр, велев плотно позавтракать, она еще плохо соображала и поэтому вышла на улицу, даже не подумав о своем растрепанном виде.
Теперь она с досадой вспоминала советы своих заботливых тетушек.
— Честити, — тетушка Пенелопа обычно старалась быть дипломатичной, — твои волосы, милочка… Они вызывающе яркие и чересчур непослушные. Тебе нужно получше следить за ними, если хочешь выглядеть респектабельно. Шляпка, милая… ты должна немедленно купить себе другую шляпку и спрятать под ней свои волосы. Это твое единственное спасение!
Ну а тетушка Генриетта, конечно же, спорила с ней, не стесняясь в выражениях:
— Шляпка, как же! Пенелопа, ты, должно быть, совсем ослепла. Сейчас Честити нужно побеспокоиться совсем о другом. Шляпка — дело десятое.
— Ей нужна шляпка, говорю тебе… и очки! Где твои очки, Честити?
И правда, где же ее очки? Она не могла вспомнить, куда они делись.
Просто невероятно, какой поворот произошел в ее жизни! А все началось вчера, когда преподобный Рид Фаррел сел в поезд. Девушка начала восстанавливать в памяти недавние события.
По правде говоря, он привлек ее внимание, как только вошел в вагон. Бородатый, одетый в темный костюм с пасторским воротничком, в шляпе, низко надвинутой на лоб, он так же, как и она, резко выделялся на фоне остальных пассажиров, типичных жителей Запада. Сильно хромая, он подошел к свободному месту, сел, прикрыл шляпой лицо и заснул.
А за окнами вагона мелькали дикие земли, и тревога в душе Честити росла. Она ехала совершенно одна навстречу неизвестности и чувствовала, как мужество покидает ее. Девушку все сильней тянуло к спящему священнику. Она вспоминала старичка пастора из той церкви, которую посещала вместе с тетушками. Он всегда поддерживал ее мудрыми советами и ободряющим словом.
Может, подойти к нему?
«Нет, ни в коем случае! — тут же отозвался ее внутренний голос. — Ведь человек спит!»
«А если его разбудить?» — не унимался другой, более упрямый внутренний голос.
Словно в ответ на ее мысли пастор заворочался. Она с волнением подошла к нему и нерешительно начала:
— Д-добрый день, преподобный отец. Меня зовут Честити Лоуренс. Я видела, как вы заходили в вагон, и подумала, что, если вы не заняты… если у вас есть несколько свободных минут… — Она осеклась, заметив блуждающий взгляд пастора и неестественный румянец на его щеках. — Вам плохо, сэр?
Он неожиданно нахмурился и рявкнул:
— Что вам нужно?
Она растерянно отступила назад.
— Я… я не хотела вас беспокоить. Я подумала, что, если у вас нет других дел, мы могли бы поговорить.
— Я занят, — бросил он.
Пораженная его резкостью, девушка выдавила:
— Интересно, на Диком Западе все служители церкви такие грубияны?
— Я занят! — повторил он.
Наверное, на этом их знакомство и закончилось бы, но в глазах его появился предательский стеклянный блеск, а лицо на мгновение исказилось от боли. Вместо того чтобы отойти, Честити невольно протянула руку и пощупала лоб пастора. Он дернулся назад, но было поздно — она успела почувствовать жар.
— Да у вас лихорадка! — охнула девушка.
Необыкновенной голубизны глаза холодно буравили ее.
— Нет у меня никакой лихорадки.
— Нет, есть, — возразила она с не меньшей твердостью.
Голубые глаза превратились в колючие льдинки.
— Убирайтесь.
Честити не поверила своим ушам. Растерянно заморгав, она поправила свои маленькие очки в проволочной оправе.
— Прошу прощения…
— Убирайтесь! — прорычал он.
Девушка вздрогнула, но не двинулась с места. Пастор скрипнул зубами и прижал к виску дрожащую руку.
— Вам больно? — спросила она, не в силах молчать.
— Это вас не касается, черт возьми!
— Сэр, как вы разговариваете? Священнослужителю не положено так ругаться.
— Послушайте… — взгляд его стал угрожающим, — как я разговариваю, это мое личное дело. Оставьте меня в покое!
Честити застыла.
— Я только хотела помочь.
— Мне не нужна ваша помощь.
— Вам нужен врач.
— Нет, не нужен.
— Нет, нужен! Вы должны показаться врачу на ближайшей станции. — Девушка взглянула на уголок билета, который торчал из кармана его сюртука. Седейлия. Она встревожилась. — Неужели вы собрались ехать до самой Седейлии? Мы будем там только вечером, а вам нужен врач немедленно.
Пылающее лицо пастора перекосилось.
— Да кто вы вообще такая?
— Меня зовут Чес…
— Честити Лоуренс. Я это слышал. Но кто вы?