Суд этот запомнился публике невиданным провалом великого и ужасного обвинителя Чарцева. Начал он с требования для подсудимого смертной казни, затем, когда присяжные признали Гурова виновным, умерил запросы до вечной каторги, а приговор — двадцать лет каторжных работ — воспринял прямо как личное оскорбление и залу судебного заседания покинул с крайне недовольным выражением лица. На мой, впрочем, взгляд, это был не столько провал Чарцева, сколько триумф Друбича, взявшего на себя защиту Фёдора Захаровича. Лев Маркович выстроил свою аргументацию вокруг того, что его подзащитный покарал убийцу своего отца и её соучастницу, пусть при том и преступно присвоил право судить. Виновность Гурова оспорить Друбич, конечно, не смог, но на приговор его ухищрения, как я понимаю, всё-таки повлияли.
Впрочем, и самому Друбичу до полного триумфа оказалось неблизко. Его попытки отклонить или хотя бы поставить под сомнение результаты дактилоскопического исследования с грохотом разбились о спокойствие и обстоятельность, с которыми Андрей Васильков отвечал на вопросы суда. Именно отпечатки пальцев и стали решающим аргументом для присяжных, как оно и предполагалось.
Что ж, теоретически у Гурова есть вполне реальная возможность вернуться с каторги в Москву. Начать новую жизнь в пятьдесят с чем-то не так уж и поздно, а что касается здоровья, то сдаётся мне, что махать кайлом или лопатой Фёдору Захаровичу не придётся, и с его-то выпиской из послужной ведомости он почти наверняка устроится там по учётной части. В тех местах таких специалистов, конечно, немало, но все они попали туда за казнокрадство, а он за два убийства, и потому им работа по специальности никак не светит, а Гурову — очень даже. Другой вопрос, что возвращаться Гурову будет особо-то и некуда. Детей взяли под опеку Ливонцевы — семья, в которую вышла замуж дочь Захара Модестовича — и увезли к себе в Усть-Невский, а дом вместе с большей частью наследства отошёл в казну.
С вынесением Фёдору Гурову приговора права по его иску о признании младшего брата недостойным наследником перешли к Московскому Дворянскому собранию. Возобновилось рассмотрение иска только недавно, так что никакой ясности пока нет. Надеюсь, Друбич там окажется более удачлив. И хорошо бы, закончили они поскорее — сейчас у нас март начинается, и если процесс затянется ещё на три-четыре седмицы, следить за ним мне будет недосуг. Я же с весны сразу две стройки начинаю, точнее, одну стройку и одну, уж простите за словечко, перестройку. Во-первых, как только оттает земля, начнётся строительство завода паевого товарищества «Русский артефакт». Келин уже вернулся из Александрова и сейчас вовсю работал с подрядчиком на строительные работы, утрясая последние детали договора. Во-вторых, я купил недостроенный дом в Волховском переулке, и в мае, как только Смирнов расплатится со мною за «Волшебника Изумрудного города», начну приводить будущее семейное гнездо в устраивающее меня состояние. Вителли рекомендовал мне архитектора Клингофера, тот уже на будущей седмице должен представить мне проект, посмотрю, как он собирается воплотить в жизнь мои пожелания.
Но это всё начнётся, как только полностью вступит в свои права весна, а сейчас она только-только занялась, и мы с царём (да-да, опять моё чувство собственного величия подогревалось этим «мы с царём») не особо и мёрзли, гуляя всё в том же саду за Большим Кремлёвским дворцом, что и в прошлый раз. Беседу государь начал с моей записки о стандартах, то есть просто с упоминания о том, что она сейчас находится на рассмотрении созданного ради такого случая особого совещания, в коем заседают чины Промышленной палаты, Палаты мер и весов, Военной и Военно-морской палат, Торговой палаты и Палаты государева надзора, и вызовет он меня по этому вопросу отдельно, затем осчастливил известием, что близок к решению вопрос с обучением артефакторов по моей методе, и перешёл к дактилоскопии, пожелав услышать от меня подробности. Я более-менее обстоятельно пересказал отчёт Василькова о его исследованиях,
— Значит, теперь любого вора изобличить можно будет по этим отпечаткам?
— Да, государь, по крайней мере, в ближайшие лет пятнадцать, — рисовать царю слишком уж блестящие перспективы я не решился.
— Лет пятнадцать?! — царь недоверчиво глянул на меня. — А потом что?
— Потом воры и душегубы начнут надевать на дело перчатки, — пожал я плечами. — Ещё лет через двадцать в перчатках станут орудовать почти все они. Придётся изобретать что-то другое.