За всеми этими размышлениями я добрался до дома, где у меня моментально нашлись другие дела, выветрившие из моей головы всю эту розыскную премудрость. Что за дела? Ну, во-первых, лёгкий ужин, а, во-вторых… Подробности излагать не буду, напомню лишь, что у меня молодая жена, да и сам я, знаете ли, не старый. Пробуждение мы с Варенькой устроили себе столь же приятное, как и засыпание, и я решил, что не следует портить себе настроение походом к Погореловым. Мелькала у меня, помнится, одна дельная мысль, и пока я не втянулся в дело с производством артефактов, стоило поделиться ею с тем, кто взялся бы за её осуществление. Ну, заодно и найти такого человека.
Искать этого пока что неизвестного мне человека, как мне представлялось, следовало в университете, и вскоре я уже беседовал с профессором Маевским. Михаил Адрианович, хоть и удивился внезапно проявленному мной интересу к медицине, однако же написал короткую записку, каковая должна была изображать собой рекомендательное письмо к профессору Ухтомцеву. Почему написал, а не свёл меня с Ухтомцевым лично? Так я же говорил, университет у нас в Москве рассыпан по нескольким зданиям, между собою отнюдь не соседствующим, и медицинский факультет располагался отдельно, рядом с Христофоровой больницей.
Доктор медицины, действительный профессор Московского университета Аркадий Нилович Ухтомцев, статью больше походивший на гренадёра, нежели на врача, как и когда-то профессор Маевский, пребывал от знакомства со мною в некотором недоумении. Явился, понимаете ли, некий довольно ещё молодой боярин, судя по орденам, лёгкой хромоте и шраму на лице, отличившийся на войне, а то и не на одной, представился магистром артефакторики и магиологии, принёс краткую рекомендацию ещё одного специалиста по артефакторике, да ещё заявил, будто ему необходимо знакомство с кем-то, кто мог бы провести научное исследование, как он непривычно, но крайне точно выразился, на стыке медицины, антропометрии и химии.
— Не поделитесь, Алексей Филиппович, сутью нужного вам исследования? — в научном мире принято обращаться к коллегам по имени-отчеству, без титулов, чем профессор Ухтомцев и воспользовался.
— Видите ли, Аркадий Нилович, хочу проверить теорию одного немца, — ну да, я в очередной раз решил выдать своё послезнание за малоизвестную немецкую придумку. — В бытность мою студентом Мюнхенского университета был у меня приятель с медицинского факультета, некто Франц Ламмер, — с Ламмером этим я не то чтобы приятельствовал, но знаком был. Парня угораздило по пьяному делу упасть с лестницы и свернуть себе шею, так что на него теперь можно валить что угодно. — Так вот, Ламмер утверждал, будто рисунок линий на кончиках пальцев рук является уникальным для каждого отдельно взятого человека и не повторяется даже у его близких родственников. Мне необходимо выяснить, так ли это на самом деле и изобрести способ переноса отпечатков пальцев с предметов на бумагу.
— О каких отпечатках вы говорите? — уцепился профессор за незнакомое название.
— Вот, Аркадий Нилович, извольте убедиться, — я встал, подошёл к столу со стороны собеседника и приложил пальцы к толстому стеклу, лежавшему на столе, должно быть, для удобства письма. — Как видите, отпечатки эти видны, если присмотреться, даже невооружённым глазом.
Убедиться в моей правоте Ухтомцеву особого труда не составило.
— И правда, видны, Алексей Филиппович, — признал он.
— Руки у меня, заметьте, чистые, — я продемонстрировал профессору ладони. — Если бы они были чем-то испачканы, отпечатки стали бы ещё заметнее.
Ухтомцев показал себя настоящим учёным — посмотрев на свою ладонь, приложил пальцы к стеклу и вгляделся.
— Да, действительно, отпечатки видны даже при чистых руках, — кажется, это его удивило. — Но, простите, Алексей Филиппович, в чём здесь практическая польза?