— Давай начинать? — сказал он.
— Начинать так начинать, — сказал Мишка.
Он взял один портрет и подошел к Бужору.
— Видал? Посмотри, посмотри на него хорошенько. Запоминай… Сенька — ну!
Сенька подошел к Бужору сзади и поймал его хвост. Мишка отступил на шаг, держа портрет в вытянутых руках.
— Заводи! — крикнул он.
Сенька скрутил бычий хвост. Бужор мукнул и скакнул вперед, ударивши мордой портрет Гитлера. Мишка отскочил.
— Получается, — сказал он.
Эти дни для Бужора были черными. Он даже пытался бежать, но ребята стреножили его, как лошадь. Мишка вставал перед быком и показывал портрет Гитлера. Сенька крутил быку хвост. Бужор кидался вперед…
Первое время после этих «дрессировок» бык носился по всему выгону и никого к себе не подпускал. Потом он стал обоих гонять — приходилось иной раз лететь в овраг и приземляться куда попало, то в куст, то на глину. Сенька говорил:
— Ну его к черту, этого дурного быка, все равно его ничему не научишь!
Мишка отвечал:
— Надо еще попробовать.
А потом еще и еще…
— Должно получиться, — говорил Мишка. У Мишки получалось все, что он задумал.
Скоро бык стал как-то странно задумчив, когда к нему подходили. Увидев портрет, он вздрагивал, но не двигался с места. Кажется, Бужор пытался понять, чего от него хотят. Пытался — и не мог. Политика, видать, не для бычьих мозгов. И он однажды лег наземь и поднять его нельзя было никакими силами.
Ребята и сами сели возле.
— И что тут трудного! — сказал Сенька. — Гитлер! Это ж каждому понятно — враг. Не будь его, разве б мы крутили быку хвост? Это ж Гитлер виноват, если подумать!
— Если подумать, — сказал Мишка. — А он не может. Он же бык.
— Что будем делать? — спросил Сенька. — Я б ему его хвост проклятый оторвал прямо!
— Оторви, — сказал Мишка, — возьми и оторви.
— А чего он! — сердился Сенька. — Сколько денег на портреты потратили!
Мишка потянул Бужора за рог.
— Тут кто кого упрямее, — сказал он, — понял? Кто кого. Не может быть, чтобы какой-то бык мне не поддался! Ты что, сдаешься, что ли?
— Ничего я не сдаюсь. Просто зло берет.
…Только на десятый день Бужор уловил, что к чему. Гитлер возникал перед ним одновременно с болью, значит он и был в ней виноват! И вот наконец бык поддел Гитлера рогом, раздался треск — и Мишка в радости отдал ему всю мамалыгу. Бужор с портретом на роге недоверчиво обнюхивал мамалыгу, он даже мычал, задрав голову, не решаясь ее брать, а ребята гладили его вздрагивающие исхудавшие бока и называли Бужорчиком и умницей.
Скоро Мишка понял, что купил мало портретов, видя, как Бужор, насадив очередной лист на рог, в злости мечется по выгону, а скинув, еще и топчет его копытами.
Мишке приходилось теперь уворачиваться или даже бросать портрет — так зол стал на Гитлера бык…
Прошло несколько хороших дождей, трава ожила после жаркого лета. Бужору дали волю, и он, не отрываясь, щипал траву.
Утра были уже холодными, росными. Только к полудню земля нагревалась настолько, что можно было на ней лежать и самим. Ребята выбирали пригорок потеплее и ложились. Валялись на траве, грызли сухой стебелек и разговаривали. Их дело было наполовину сделано.
О войне говорили и о довоенных днях. О немцах, которых так много шло, ехало и летело на восток. О наших, что где-то там, далеко отсюда, пытались остановить поток краснолицых, шумных, запыленных, спешащих на восток чужеземцев. Пробовали представить бои…
В селе о войне говорили разное. Одни говорили — что всё. Что немцы победили. Может, только на сибиряков еще надежда. Другие, которые где-то что-то слышали, рассказывали о кровопролитных для обеих сторон боях. Но и первые, и вторые соглашались, что сила пока у немца.
Зато Сенин дед не сомневался, что немцев погонят. Дед в последнее время много курил, табак у деда был крепчайший, дед от него кашлял, кашель походил на треск дерева, когда его раскалывают клином, к тому же дед весь дымился, будто его подожгли… Он ничего и никого не боялся, махал рукой, рубя дым, и говорил, что было уже, когда и немцы, и шведы и кто угодно шли на Россию, и все уходили побитые, и так будет, и на этот раз, потому что Россию нельзя завоевать; вот как разозлится народ по-настоящему, полетят тогда немецкие танки и вся их техника вверх тормашками…
Хорошо было слушать деда в эти минуты!
В другие он ходил молчаливый и все покряхтывал, как деревянный мост, по которому везут тяжесть.
Класс пел молитву вполне сносно уже, когда отец Петр объявил, что послезавтра, в воскресение, будет открытие церкви.
Сенька толкнул Мишку, Мишка толкнул локтем Сеньку.