— Мама, это кто? — Аленка опять проснулась.
— Человек. Ляг, Аленушка, тебе нужно еще поспать.
— Он идет к нам… Мама, а он кто?
— Ну… врач. Это врач, девочка.
Аленка задумалась.
— Нет… Опять таблетки пить, И уколы. И врачи приезжают на машине. Пусть это будет не врач. Пусть это будет лучше дядя Даня.
Дядя Даня был их с мамой знакомый. Больше Аленкин, чем мамин.
— Пусть, — согласилась мама. — Это будет дядя Даня, лежи, Аленчик, поспи еще, солнышко…
Аленка уснула (надолго ли?), и Валерия Александровна снова осталась как бы одна в комнате. Было тихо, тикали часы. Шел пятый час ночи. Валерия Александровна, чувствуя усталость, села — впервые, показалось, за ночь. Стала смотреть на город.
Моментами ей представлялось, что маленький и привычный мирок их комнаты исчезает и она стоит на каком-то высоком балконе и смотрит на город перед ней. Она и стояла когда-то на таком балконе и смотрела на город, — сейчас это почти уже забытое маленькое событие вспомнилось.
Она тогда училась в театральном училище, была худой некрасивой девчонкой (красивее-то она, правда, и не стала) и на высокий балкон попала вместе с хорошенькой своей подругой Иркой, за которой ухаживал парень, хозяин квартиры с этим балконом.
Дом был «старый» — с мраморными полуосвещенными лестницами и дубовыми перилами, с высокими дверьми и лепными потолками комнат, с изразцовыми печами и камином, с темным выщербленным паркетом, с тусклым светом большой старой люстры.
Дом стоял в толпе таких же старых домов и старых высоких деревьев; оранжево и желто светились высокие окна; на глухом стене одного из домов было небольшое окно, которое притягивало к себе какой-то грустью, — той, что возникает, когда представишь там человека, похожего на себя, или когда читаешь Андерсена. А потом ей показалось, что эти высокие дома сродни чем-то старым книгам с пожелтевшими страницами…
Она тогда вышла на балкон и долго стояла одна. Города отсюда было видно много, и ее существо вбирало его в себя, как фотопленка вбирает в свою плоть свет и тени предметов.
Она завидовала тому, кто может часто выходить на этот балкон и думать, глядя на город, думать и владеть им, населять, кем и чем хочешь — событиями, музыкой и счастьем, обидой, которую легко выплакать…
Она уже совсем забыла обо всем этом, а сейчас вспомнила, да так, что кожи словно бы коснулось тепло того вечера, а сознания — его грусть. Вспомнила, как спускалась — одна — по мраморной лестнице, как дрожали губы, а внутри разливалось что-то горькое… Неужели это тот город, город ее грусти? Да нет же, чепуха! Чушь, чушь! Просто у нее сейчас такое настроение — как будто кто ее обидел. Ну конечно: Аленкина болезнь, ночь не спала, устала… Город совсем другой. Другой! Она увидела его, когда приехала однажды с каникул рано-рано утром.
Город был чист, тих, прохладен и пах молоком.
Она шла, испытывая радость оттого, что, оказывается, впервые за всю свою жизнь видит утро города — такое: когда все еще спят, когда он не наполнился шумом, грохотом, лязгом металла, машинами, людьми, пылью, солнцем, когда он пахнет молоком, когда краски его мягки, а окна доверчиво открыты…
Конечно, она рисовала этот город!
А впрочем, какое это имеет значение! Аленка попросила — и вот она нарисовала город на стене. Аленка больна! Она нарисовала город, какой знала и какой ей нравится, — южный город с полоской моря над крышами. Город, где она училась. Город, который она мечтала написать акварелью, но все не решалась. И вот наконец решилась…
Усталость вдруг стала тяжелой, как свинец, а сна еще не было. Валерия Александровна сидела, опустив руки, глядя на город и уже не видя его.
На улице прошумел, мчась на всех парах, первый троллейбус.
И вот уже чей-то петух, чей-то крик…
Надо закрыть тюбики, чтобы не засохла краска. И вымыть кисть. Сварить кофе?
Аленка спит уже второй час, не просыпаясь. Может, миновало?
…И чего она только не напридумывала!
Это ведь просто город для Аленки! Он из сказки, из тридевятого царства. Просто город для Аленки!
Валерия Александровна встала и подошла к дочери. Потрогала лоб — прохладный! Спала температура, спала! И дышит Аленка ровно, глубоко. Только ямка на горлышке неспокойна. И губы сухие, измученные.
Валерия Александровна раскрыла свою постель, легла. Вытянулась и — бросила взгляд на город.
Что подумают?! Надо забелить. Конечно, забелить…
Впрочем, как Аленка скажет. Это ведь теперь ее город.