Ну вот еще! Она достала булочку и откусила большой кусок, потом направилась с тарелкой к большому деревянному столу в центре кухни.
Напротив нее между полками с посудой стояла, поблескивая черным стеклом, электрическая духовая печь, но Сьюзен не стала разогревать булочки. Они и холодные были очень вкусными, к тому же Сьюзен была слишком голодна, чтобы тратить на это время. Она проглотила булочку, не заметив этого.
— Ты животное. — Она тихонько усмехнулась, ей понравился звук собственного голоса, эхом отозвавшийся в пустой тишине просторной кухни.
Она уничтожила вторую булочку и подошла к холодильнику, достав из него пакет молока, воровато оглянулась, как ребенок, ожидающий замечания, и быстро осушила его.
— Один готов, — усмехнулась она, поднимая пустой пакет и приготовившись запустить его в мусорную корзину. Ей было интересно, удастся ли ей попасть или нет.
— Вы сильно отклоняетесь вправо.
Сьюзен замерла, услышав за спиной голос хозяина, рука с пакетом осталась высоко над головой, потом она бросила его, не оборачиваясь. Пакет приземлился справа от корзины, обрызгав чистый кафель.
— Я же говорил.
Она обернулась с лицом слишком серьезным для женщины, которую застали целящейся в корзину пакетом.
— Я проголодалась.
— Естественно. — Он стоял в дверях с растрепавшимися волосами, потемневшими глазами и лицом, покрасневшим от холода.
Он пришел с улицы, подумала она, заметив черную ветровку, надетую поверх свитера. Представив на минуту, как он бродит в темноте, похожий на тень среди теней, она поежилась.
— Мне можно войти?
— Это ваша кухня.
Он прошел мимо нее к столу и сел, принеся с собой запах свежей осенней ночи. Сьюзен посмотрела на него с неудовольствием, как если бы у нее было полное право находиться здесь, а у него нет.
Он не просто сел — развалился на стуле, положив руку на спинку и скрестив длинные ноги. Его поза казалась демонстративно вызывающей.
— Вам хватило еды?
Она слегка покраснела.
— Да, спасибо. Я съела… две булочки, — сказала она и нахмурилась, потому что это прозвучало, как оправдание.
Стараясь не смотреть на него, она взяла с полки бумажное полотенце и пошла оттирать забрызганный молоком пол. Ей казалось, что она спиной чувствует его насмешливую улыбку.
— Доешьте их все. Они были испечены для вас.
Она оттирала пятна с яростной сосредоточенностью, представив, как он наклоняется и ставит в духовку противень с булочками. Что ни говори, но кулинария — это процесс созидательный, а по книге выходило, что Шон Форрестер умел только разрушать.
— Ну, — сказала она, выпрямляясь, чтобы взглянуть на него сверху вниз, — они были очень вкусными. Большое спасибо. — Она подозрительно нахмурилась. — Чему вы улыбаетесь? Что вас так развеселило?
Он тут же перестал улыбаться и откашлялся.
— Вы. У вас такой важный вид. — Улыбка опять появилась на его лице. — Он как-то не совсем подходит к вашему наряду.
Сьюзен опустила глаза, скрывая смущение, и увидела носки, выглядывающие из-под полы обвисшего халата.
— Садитесь, Сьюзен. — Он впервые назвал ее по имени.
— Я как раз собиралась пойти лечь.
— Вы же только что встали.
Когда она подняла глаза, то увидела, что он смотрит на нее почти вызывающе. Она пожала плечами и села напротив него.
— Что вы делали? — спросила она, глядя, как он снимает ветровку и вешает ее на спинку стула.
— Ходил и думал. О вас…
— Обо мне? Почему?
— Потому что вы требуете долгих размышлений.
Она нетерпеливо нахмурилась.
— Едва ли. Я — открытая книга. Я — то, что вы видите.
Он криво усмехнулся.
— Как, наверное, и все мы. Но дело в том, что видеть.
Она поежилась под его взглядом.
— Что случилось с вашими родителями?
Сьюзен вздрогнула и быстро взглянула на него.
— Почему вы спрашиваете?
— Просто мне интересно. Вы говорили о мачехе и сводных сестрах.
Она взглянула на него настороженно.
— Моя мать умерла, когда я была маленькой, и отец женился во второй раз. У этой женщины были свои дочери.
— Смешанная семья, — сказал он задумчиво. — Теперь это, кажется, так называется.
Сьюзен натянуто улыбнулась. Слово «смешанная» вряд ли подходило для определения той псевдо-семьи, частью которой она являлась целых четыре года. Под наплывом неприятных воспоминаний у нее изменилось выражение лица: крепкая дружба с отцом, разрушенная ревностью мачехи, колкости сводных сестер, не желавших принимать ее в свой круг, — все это слишком походило на историю Золушки, но с некоторыми серьезными уточнениями. Это она была некрасивой и незначительной, это ее затмевали сестры красотой и талантами. Она стала естественной мишенью для их презрения и насмешек.