В 1967 году я имел возможность принять участие в зимней охоте и собственными глазами, близко увидеть тайгу и жизнь охотников на берегах реки Бамбуйки, на северо-восточном конце Бурятской АССР. Пребывание в Сибири произвело на меня глубокое, незабываемое впечатление. И подвигло написать книгу «Охота на Бамбуйке». Через два года я снова приехал в Сибирь, чтобы встретить здесь весну и узнать цветущую весеннюю тайгу. После этого моего второго путешествия появилась книга «У снежной реки». Эти путевые заметки, объединенные под названием «Охотник в тайге», явились основой книги, которая стала одной из самых читаемых как у нас, так и за границей.
Поездка в Сибирь обогатила меня основными идеями и для триптиха «Белый жеребец». Действие моей последней, недавно вышедшей книги «Осень в краю тигров», — она свидетельствует о борьбе современного человека социалистического общества за право на полнокровную и счастливую личную жизнь, — также происходит на фоне суровой и прекрасной природы сибирской тайги. Эти книги были хорошо приняты у нас, они постоянно переиздаются и переводятся на многие языки мира. С некоторыми из них имели возможность познакомиться и советские читатели в переводе на русский и языки национальных республик.
Сейчас я снова вернулся в край своего детства. Работаю над романом, действие которого разыгрывается в моей родной деревне Роуднице.
Трудная ночь
Внизу, в долине, окаймленной двумя крутыми склонами гор, словно заколдованная за спиною господа бога, лежала деревня. Хибарки на ее верхнем конце, деревянные, крытые дранкой, отважно лепились к горному склону. Чуть ниже, посредине гнезда каменных домов, предостерегающе устремлялся ввысь удлиненный перст костела. А за ним желтели крыши новых домов, возникших на месте испепеленных войной лачуг. Эти дома словно бы уже и не относились к деревне. Желтовато-коричневая черепица новых крыш бросалась в глаза, беспрестанно вызывая у людей зависть и сожаление о том, что не всю деревню постигло несчастье, что не вся она сгорела дотла.
За нижним концом деревни пролегла приманчивая полоса на редкость плодородной земли. Но, как нарочно, она по большей своей части принадлежала к каменному гнезду, образовавшемуся вокруг костела. Да и там, за Лиштиной, тоже прекрасные были поля! Кониар это хорошо знал, потому что у него, как у одного из немногих «верхних», имелся там свой клочок земли. Целый кусок горной земли на Грбачинах не сравнишь с этой единственной полоской.
В злобе и раздражении, он поправил лежащий на спине полупустой мешок и оглядел деревню. Невольно бросил взгляд и на равнину, а затем и на поле за Лиштиной. И тут его обожгло сознание того, что должно произойти там завтра. Он знал об этом уже несколько дней, с тех пор как вступил в сельскохозяйственный кооператив. И вот теперь, накануне того дня, который он сам уготовил, его мучило сознание, что только убогое полюшко в горах, откуда он сейчас возвращался, станет его приусадебным участком. А то, внизу, за деревней, завтра распашут. Завтра!
Мешок за спиной словно отяжелел, теперь Кониар будто ствол дерева тащил на себе. В этот миг Кониар не мог понять, как тогда он на это решился. Ведь три года вел он тяжбу с Имрихом Русняком за свою землю у Лиштины. Последней коровой пришлось поступиться, чтобы заплатить долг и сохранить поле, на которое, словно голодный волк, зарился Заек.
Потом пришла война, а после нее кое-что переменилось. Люди оправились, перевели дух, потому как судебные исполнители в их деревне больше не показывались; за проданных поросят можно было получить столько, сколько они никогда не получали. Таким образом «верхние» тоже обрели в деревне вес и право голоса.
А в остальном все оставалось по-прежнему. Как и раньше, работали до полного изнеможения, всяк на своем участке сражался с камнями да корнями. Страшились весенних паводков, размывающих поле, внезапного падежа скота. Так же, как и прежде, крестьяне стерегли друг от друга снопики овса. Да, не слишком изменилась их жизнь в первые послевоенные годы!
Только года три тому назад, году в пятидесятом, в Прислопе что-то пришло в движение.
Слухи, от которых дух захватывало, разлетелись по домам, пронеслись по долине и докатились до забытых горных шалашей. Услышанное обсуждалось на завалинках и в трактирах, в лесу при сборе хвороста, дома во время обеда и вечером на печке.
Мысли были еретические. Целыми столетиями никто ни о чем подобном не слыхал. Надуть, выгодно жениться или отсудить, урвать новый кусок земли, завести двух коров — такое деревня знала. На этом покоилась надежда спастись от голода, таков был закон, царивший с давних пор и не обходивший никого. И теперь отказаться от поля, от клочка земли, который ты полил своим потом, обработал своими руками, и потому они словно вросли в эту землю, дали ростки и укрепились, как корни? Какому же глупцу такое могло прийти в голову?